Конечно, Балих мог бы нарушить запрет, пересечь черту и войти в город. Он мог бы сделать это ночью, его никто не караулил, он мог бы сделать это днём, он был достаточно силён и обладал неведомым здесь умением, он узнал бы многое, но нарушил бы то, что нарушать нельзя. Здесь не знали, кто он, это было странно: переписка между шумерским и критским дворами была не слишком оживлённой, но регулярной, это следовало понимать так, что в чьи-то планы не входило его опознание людьми Крита, никто не узнал обитателя дома беглецов, но приняли его с благородной сдержанностью и щедрой заботливостью, и он был обязан хозяевам земли не меньшим благородством.
На роще тоже был запрет, но здесь-то Балих никому не был обязан благодарностью. Его изгнание было общим решением богов, а роща принадлежала Великой, только ей одной, и в это утро Балих решил взглянуть на владения Богини. Опасности он не ждал и не боялся, запреты Богини часто нарушались в Шумере. Конечно, здесь многое было по-другому, слишком далеко был Гильгамеш, книги с заклинаниями; наверное, рисковать не следовало, но, с другой стороны, желание могло быть знаком возможности, место ожидания очищения тоже было указано у самой рощи, Балих вошел в неё, не чувствуя страха.
Он шёл по обочине, чтобы не осквернить тропу чистых, вошёл в рощу несколько сбоку, между окончанием дороги, по которой процессии провожали царицу, и Кератой, пошёл, не спеша, удивляясь столь отличной от шумерской природе. В сухой пыли росли огромные сосны, обломки скал в рост человека глубоко вдавились в грудь земли, впереди чернели верхушки высоких кипарисов.
Становилось жарче, но журчание Кераты обещало близкую прохладу. Балиху показалось, что между ним и рекой мягко и тихо скользнуло что-то, он оглядел деревья, дорогу, теперь он шел прямо по ней, нигде не было знаков опасности и угрозы, он продолжил путь, ему хотелось дойти до кипарисов, чьё расположение ясно обозначало жилище, так сказать, сельский приют Великой Богини. Стало ещё жарче, запели цикады, ему захотелось пить, взор ткнулся в приречные кусты и деревья в поисках прохода, заметил ещё шевеление, и вдруг Балих понял, что перед ним в дважды тринадцати шагах стоит молодая женщина. Она стояла к нему боком на длинных, мощных и мускулистых ногах, торс, более пригодный для атлета, был развёрнут в сторону Балиха так, что напряглись могучие мышцы под гладкой орехового цвета кожей. Сильные руки были отведены назад и вниз, указывая на прохладную тень под ветвями деревьев и кустов. Странно смотрелись на этом теле две маленькие груди, как бы прилепленные в нарушение первоначального замысла. Лицо поразило Балиха — это было лицо юной девушки, невинной, доверчивой и нуждающейся в защите. На женщине не было покровов, лишь венок из ветвей ивы, ожерелья из цветов, гирлянды ветвей на бёдрах, ногах и руках. Балих ещё взглянул на прекрасное лицо, сосредоточенно и жёстко, как делал это дома, всмотрелся в знаки, различимые в глубине прозрачных невинных глаз, и прочёл там список таких пороков и преступлений, что благодушие оставило его, и он замер, поражённый встречей.