То ужасное, что есть в твоём существе, на теле,
Или что в волосах, или в облике твоём, —
Всё это мы выбираем речью.
Пусть бог Савитар приведёт тебя в порядок.
Жаба укоризненно взглянула на Балиха и медленно зашагала к Керате, возможно, призванная богом Савитаром для омовения.
Такого отвращения он никогда не испытывал. Его стошнило на зелёную траву, хлопотливые мушки и червячки принялись за остатки его утренней пищи, а Балих со всех ног бросился бежать из рощи в ужасе от своего поступка, от своей силы и злобы. Богиня всё же сумела испугать его.
Стремительный бег напуганного чужестранца был замечен всё замечавшими старухами, несколькими пастухами и праздными горожанами с крыш близлежавших домов. Они правильно угадали испуг как причину бега, но ошиблись в истолковании источника. Казалось очевидным, что изгнанник оскорбил Великую Богиню, устрашился проявлений её гнева и бросился бежать, охваченный страхом за свою жизнь. Об изгнаннике ходили разные слухи, толком никто ничего не знал, но те, кто видел его хоть краткий миг, удивлялись и пугались его бесстрастного и очевидного величия и царственных движений. Испуганный бег делал его проще и ближе и неожиданно разрешил, хотя бы частично, одну из тяжёлых для Балиха проблем.
В Уруке женщины и девицы нескончаемой чередой ожидали его благосклонного внимания и разрешения возлечь с принцем на ложе. Он мог выбрать одну, двоих, троих, сколько хотелось, они были хорошо обучены, смелы и готовы на любые игры, приятные господину. Если надоедали свободные, он призывал рабынь, страсть которых была неподдельна и неистова, ибо их подолгу не допускали до совокуплений. Здесь за полный лунный месяц у него не было ни одной женщины. Он уже начал подумывать о костлявых объятиях постоянно готовых к услугам старух, но каждый раз брезгливость останавливала его. Однажды поздним вечером, когда старухи затихли в дальней комнате, когда Балих лежал на покрывалах на низкой деревянной кровати и, мучаясь желанием, не хотел унижать себя самоудовлетворением, не знал, что делать, и готов был вскочить и бежать, хоть в город, хоть к старухам, хоть в рощу к нимфам, чья-то рука откинула циновку на входе, и перед ним возник лёгкий женский силуэт.
Пришла служить тебе в постели, господин.
Не отвергай меня, тебе приятна буду.
Женщина говорила на общем шумерском с приятным выговором и без акцента. Балих сел на кровати, он готовился ко сну и лежал обнажённым, решил не прикрывать наготу, достал из-под крошечного стола в углу сумку с подарками отца, поставил на стол золотой шарик с золотым зеркальцем и зажёг пламя. Комната осветилась, он повернулся и увидел невысокую, ему по плечо, очень стройную девушку, примерно тринадцати и ещё два лет, в фиолетовом длинном платье, богатых золотых украшениях, высоком парике, изображавшем кошку, с открытой грудью — небольшой и, как видно, упругой. Губы, глаза, соски, ногти рук были окрашены в фиолетовый цвет. Знаки читались легко и сказали Балиху, что девушка — дальняя родственница местной царицы по материнской линии, младше её на год, состоит в свите царицы, умна, начитана, не любит мужчин и ненавидит свою госпожу, считая, что ей более пристало царское достоинство. К Балиху пришла в надежде на царский венец в далёкой стране, боится, но не очень, и действительно готова служить ему в постели и где угодно.