Однажды вечером он услышал тихую возню недалеко от дома, угадал по голосам и звукам царственное присутствие, понял, что любопытство победило высокомерие, что он будет призван, был готов к этому, потому что тоже был любопытен и хотел видеть царицу. Ещё раз он удивился странному сбою, устроенному кем-то в переписке между Шумером и Критом. Его достоинство признавалось, его посещала придворная дама, царица готовилась к встрече с ним, люди не удивились бы, узнав, что в доме беглецов поселился сам великий Асаллухи, наследник Шумера, друг и кузен богоравного Гильгамеша, величайшего из живущих. Однако, рассказ о событиях, приведших к его изгнанию, удивительная, небывалая повесть о танцах и смерти на вершине мира была засекречена настолько умело, что не было сомнений в действии сильной божественной воли.
Размышления не помешали сборам. Балих вынул из сумки лишнее, взял то, что могло понадобиться, потом сообразил, что встреча предстоит как-никак с царицей, заволновался и на всякий случай произнёс на трудном и далёком языке ещё одно заклинание из учений восточного мудреца:
Как чёрный змей расширяется, сколько хочет,
Делая чудесные фигуры колдовского силой,
Так этот посох пусть сделает
Сразу мой член слаженным, частицу с частицей!
И запил его чашкой укрепляющего раствора.
Событие пронеслось мимо Балиха и исчезло в прошлом. Он вернулся в свою комнатку, сразу заснул глубоким счастливым сном, ранним утром проснулся от множества мыслей, заставлявших его перед пробуждением стонать, видеть сны и многократно просыпаться на короткие мгновения. Выпил кислой сыворотки, съел тёплый хлебец, уже ждавший на столе, и пошёл к Керате в сторону рощи, где надеялся не встретить ни человека, ни бога. Он узнал вчера, что не только старухи, принадлежавшие скорее к миру теней, чем живущих, не только жаждущая царского венца Фиолетовая, возбуждённая далеко идущими планами величия и мести, не боятся перенять его нечистоту, но даже царица, несмотря на строгость многих запретов, может находиться с ним в одном помещении, не теряя драгоценной и легкоразрушаемой чистоты. Этот народ ставил благородство и законы гостеприимства выше страха перед богами, давая урок более просвещённым, но и более трусливым соотечественникам Балиха и заставляя задуматься о перспективах такой системы нравственных ценностей. Вторая мысль была о царице. Он понимал, что лишь прикоснулся к великой мощи живших в ней чувств и наслаждений, удивился её готовности к неведомым на Крите играм, она поразила его красотой, быстрым умом и лёгкими движениями. Это было прекрасно, чудесно, обещало новые изысканные радости в будущем, но не восторгом была полна мысль Балиха. Его поразило несомненное сходство царицы с Шамхат, несомненное, несмотря на заметную разницу во внешности. Разными были лица — у шумерской блудницы огромные близко поставленные глаза, густые блестящие чёрные брови, нос слегка изогнутый с широкими крыльями и большой рот с ярко-красными полными губами. У царицы расстояние между глазами было большим, нос очень прямым и узким, рот скорее напоминал резкую черту, обозначавшую отказ, конец, презрение, всё было скромнее, сдержаннее, недоступнее. Тело Шамхат было очень гибким, скользящим, непрерывно движущимся. Царица имела несомненное сходство с замершей кошкой, готовой долгими часами напряжённо лежать у щели в деревянном полу и ждать мышку, спрятавшуюся под домом, которая долго может испытывать терпение своей убийцы, но рано или поздно обязательно выйдет и будет наколота на аккуратные коготки и вежливо съедена острыми зубками и розовым язычком. Действительно, внешнего сходства не было, не было и сходства характеров, но Балих понял и знал совершенно точно, что царица и Шамхат были похожи до тождественности тем, что ни видеть, ни слышать, ни понять нельзя.