Он уходил, приходил, хотел зайти в дом царицы, собрался уйти куда-нибудь, тут вышла старуха и торжественно возгласила:
— Иди! Царица зовёт!
Золотой пламень горел, не сгорая, ни капли не израсходовалось в сосудах, как будто откуда-то всё время текла невидимая струйка волшебного масла — велики знания богов, славен по всем мирам его отец, могучий Энки. Царица сидела у стола, ела инжир, запивала водой, на ней было чёрное платье от шеи до пят, закрывавшее руки и грудь, с чёрным поясом по талии. Украшений не было, косметики не было, вместо парика чёрная повязка, царица смотрела строго и серьёзно:
— Где ты был? Почему тебя пришлось искать?
— Я не знал, хочешь ли ты меня видеть.
— Расскажи, как ты меня нашёл.
— Я услышал грохот, побежал в рощу. Нашёл яму, выжженную гневом Богини, расплавленные камни, я знаю, что это такое, потом увидел твоих спутников, они приходили в себя, потом побежал по твоим следам, увидел тебя без сознания и отнёс сюда.
— Меня изнасиловал фавн, теперь я осквернена.
— Я это знаю. Я найду это злое порождение Богини и поражу его своей силой, конец его будет ужасен. Я всё для тебя сделаю, я могу многое, ты даже не представляешь, что я могу.
— Ты действительно можешь исторгнуть фавна из этого мира?
— Конечно, я очень силён, хочешь, я назову тебе своё имя.
Царица встала, сделала два шага, села на край кровати и сказала:
— Никогда тебе этого не прощу.
— Чего?!
— Что ты не спас меня от фавна, от насилия, что я должна торчать в этой конуре с этими старухами, что мне придётся теперь очищаться. Там, откуда ты, живёт Богиня?
— Давно, гораздо дольше, чем у вас. Я могу противостоять ей.
— Мог бы, не попал бы сюда. Мне змеи нужны, можешь принести?
— Не знаю, а как… Принесу!
— Ночью надо идти.
— Хорошо.
Он вздохнул, решаясь, и спросил:
— В чём моя вина? Почему я должен получать прощение за насилие, учинённое вашим местным фавном во время вашего ритуала? Почему ты ждала помощи от меня, а не от супруга, воинов свиты, других ваших богов?
— Всё время говоришь: я знаю, я умею, а понять ничего не можешь. Я ведь любила тебя тогда, — мир блеснул в его глазах радостью красок и очертаний, — ты сильный, я верю, а помочь не захотел, спрятался. Ну, расскажи, кто ты, откуда.
Она хлопнула в ладоши, появилась старуха с холодным кувшином вина и сладким пирогом. Балих ужасно захотел выпить и съесть пирога, налил две чашки вина, выпил свою сразу, снова наполнил, хотел выпить ещё, увидел взгляд царицы, поперхнулся и стал рассказывать.
Он говорил об огромном городе с широкими мощёными улицами, о водопроводе со всегда чистой прохладной водой, о зиккурате и золотом храме. Говорил о своём доме — трёхэтажном, семь раз по тринадцать шагов в длину, с флигелями для слуг и учеников, специальными помещениями для могучих быков, быстрых онагров, роскошных колесниц. Назвал оба своих имени, говорил о дружбе и родстве с величайшим из живущих, царём благословенного Урука и всего Шумера — Гильгамешем, описал его парадный дворец и любимое жилище — особняк, встроенный в красную платформу зиккурата у северной лестницы. Рассказал о школе философов, которую возглавлял, о своих работах, знании всех языков мира, о великом строительстве и искусстве исцеления. Попытался не прямо, чтобы не обидеть царицу, показать огромную дистанцию между тихим полудеревенским Кноссом и центром и вершиной мира — Уруком ограждённым, где простые горожане, не говоря уже о правителях, пользуются таким комфортом, который в Кноссе показался бы чудом. Напоследок, чтобы показать себя с хорошей стороны, рассказал, как выезжал недавно на площадь за городской стеной, чтобы исцелять всех болящих, чистых и нечистых, шумеров и иноземцев, как в толпу, жаждавшую хоть прикоснуться к его следам, затесалась лиса-оборотень со сломанной лапой, и как он сделал то, чего никто никогда не делал и больше уж не сделает: он, человек, исцелил бога. Попытался описать, как въезжал в городские ворота после исцеления: под барабанный бой и трубные звуки личного конвоя, под благословения людей, целовавших его следы на плитах дороги, как он стоял в зелёной с золотом колеснице, которую влекли шесть белых онагров, и как бежал рядом с ними беленький ослёнок, благородный отпрыск могучих родителей.