Он умолк, побоявшись сказать слишком много. Царица всё время рассказа сидела, глядя в пол, руками взявшись за край кровати. Теперь взглянула на него, улыбнулась слегка и спросила:
— А ослёночек хорошенький? Как его зовут? У тебя много ослят?
— Я не знаю, как его зовут, не знаю, сколько у меня ослят, — печально ответил Балих, думая о том, что похож на потухший праздничный факел, который сильная рука воина установила на ограде оранжевой платформы, который освещал гремящую медь доспехов могучих мужей, состязателей славы своего бога, который с громким треском и вдаль летящими искрами сверкал ослепительной звездой во тьме ночи, но вдруг разом потух и стал тем, чем и следовало ему быть — холодной обгорелой палкой с остатками вонючей смеси внутри расщеплённого конца. Всё, что он рассказал, было правдой, он не добавил ни слова для красоты, весь город умолкал, когда великий Асаллухи размыкал уста, чтобы молвить подданным слова мудрости, он любил и умел помогать людям, крепка была его сила по всем мирам людей и богов, но он не знал, есть ли имя у ослёночка, и как разговаривать с женщиной, которая его ум превращала в глупость, силу не ценила, в мудрости отказывала.
Он замолк, глотнул вина и взглянул на светильник, надеясь хоть этим доказать свою полезность. Царица легла на спину поперёк кровати и сказала:
— У меня болит в нескольких местах.
— Я дам старухам мазь, пусть они помажут и заклеят раны.
— Ну вот ещё. Ты врач, ты и лечи.
— Я не знаю… Тебе для этого придётся раздеться…
— Сними с меня платье.
Он, стараясь не дышать и не запыхаться от этого, развязывал пояс, завязки, расстёгивал, откалывал. Строгое чёрное платье распластывалось в стороны, белая полоска расширялась, и вот, его прекрасная царица лежит на чёрной ткани обнажённой, сияя холодным светом величия, равносодержащим все цвета радуги, он застонал от счастья, она закрыла глаза.
Ранки затянулись, но он ещё раз тщательно промыл и смазал, он делал это медленно, она должна была понять, это было так очевидно, что никто, кроме него, не смог бы исцелить царицу так хорошо, быстро и безболезненно. Но вот всё было закончено, он тоже прикрыл глаза, чтобы не видеть того, что покидает, и сказал на царском шумерском:
— Прощай, богоравная царица.
И услышал ответ на критском ласковым и капризным голосом:
— Ты ведь не хочешь уходить. Так оставайся.
Она протянула тонкую руку, движение было приказом, он лёг рядом с ней, не успев снять передник и нижнюю повязку, царица нетерпеливым жестом освободила его от одежд, он удивился точности её руки, ведь такую повязку на Крите носил только он, царица повернула его на спину, сама взглянула сверху глаза в глаза, Балих почувствовал, что не дышал всё это время, резко вдохнул, звук как бы разбудил царицу, она легко, как змея по воде, поплыла по его телу, он чувствовал быстрый язычок, искавший что-то повсюду, и, наконец, нашедший то, что искал.