Остатки мыслей покинули царицу, она из последних сил встала на четвереньки, ощутила неимоверную тяжесть на спине и огненный фаллос в лоне и улетела в тот мир, которого не достигают умствования, слова и рассуждения мудрых.
Балих стоял поодаль в тупом оцепенении, удивляясь тому, что не умер, не сошёл с ума, даже не потерял способность мыслить и анализировать. Стоило ли убивать Быка на вершине мира в Уруке ограждённом, терять драгоценную чистоту, бежать на край света к полудиким островитянам, чтобы всё-таки увидеть то, от чего его должены были избавить долгие страдания. Он не мог различить деталей, образы Быка и царицы плавали в глазах, Балих понимал, что некие силы своим действием преодолевают разницу в размерах упоённых любовников. На сердце была такая тяжесть, что оно должно было перестать биться, но нет — билось, он хотел сказать заклинание, те же силы запечатали уста, хотел упасть и не видеть — и это было запрещено. Наконец, бешеное вращение света остановилось, он увидел царицу, лежавшую на траве с закрытыми глазами и бледно-серым лицом, хотел превозмочь неподвижность, приблизиться, помочь, заслужить право простить и обладать, его держали, но он уже чувствовал приток силы, готовился разорвать невидимые кольца и цепи, помедлил ещё мгновение, тут Бык неожиданно опустился на колени передних ног, склонив голову к земле, из леса с другой стороны поляны с идиотской яростью выскочил варвар с огромной дубиной, злокозненным подарком Богини, раздался удар, треск ломавшихся костей, и Балих понял, что предопределение исполнилось, начатое в Шумере закончилось на Крите, жизнь прошла, впереди лишь пустота, мрак и разрушение.
Он напряг силы, которыми хотел помочь возлюбленной Пасифае, тоскливо и пусто поднял взор к небу, где-то там, наверху, за сферической твердью почувствовал силу превыше своей, всей волей, презрением и обидой устремился к Ней, и небо ответило ему гулким эхом злого безразличия. Балих упал на траву и погрузился в глубокий тяжёлый сон, к сожалению, лишь похожий на смерть, от которого он уже не смог очнуться прежним.
Окончание этой истории не заслуживает долгого описания. Слишком много энергии израсходовали её участники, напрягаясь сверх человеческих сил, всё перегорело, ничего не осталось на потом.
Быка съели крестьяне. Не важно, какие обоснования этому поступку скрипели на их корявых устах, возник ли обычай поедать жертвенных животных именно в этот ужасный год или же он был соблюдён из уважения к древним традициям, говорить можно что угодно, однако, не единственным, но основным и всеподавляющим мотивом пира естественно явилось желание поесть мяса — всеми любимого кушанья, трудно достижимого в губительную жару, полную гнилостных миазмов, червей и насекомых. Туша исчезла в тот же день, остались пепел от сожжённых костей, легенды и семя в теле царицы.