- День добрый.
- Здравствуйте, - ответила ихняя баба, тоненькая такая, - здравствуйте.
Ну, раз по-нашему говорят, значит свои, и осмелели мужики:
- Вы не слыхали часом, тут евреи должны ехать.
- Мы и есть евреи.
- Врешь.
- Нет, а что?
Все оторопели, отпрянули. Один мужик посмелее,
Федор (я его знал, на медведя с рогатиной ходил), рявкнул:
- А ну скинь шапку!
Та баба скинула, ну и появилась на Божий свет: красивое личико, такое тонкое, с такими красивыми волосами, что все заулыбались. Потащили их в поселок, накормили, те с голодухи уже пухли. Жили они там до конца войны, некоторые вообще остались. Так-то, сынок.
После рассказа отец усмехнулся добродушно, и добавил:
- Да, это было в первый год войны, в 41 году, я тогда на фронт пошел, а бабу свою к родичам туда послал... Да, так ты проверь, может, у твоей девки рога растут.
Когда подошел срок службы, Нефедов-старший сказал, что, мол, нечего ждать, пока найдут, иди сам: и поумнеешь, и поймешь, что такое воля.
Нефедов радовался, что попал не в город. Законы дисциплинарного устава принял легко, он сравнивал закон дисциплины с законом ожидания: на охоте нужно молчать, делать то, что нужно, быть послушным усвоенному знанию; всё это - отдельные части ожидания. Чего? Кому нужно знать... Ждать - славянское слово.
Неделю назад Нефедов получил письмо от Лиды. Было начертано, что вот уже две недели, как она не любит его, быть может, никогда не полюбит, так что пусть не пишет. Нефедов как бы в ответ только по-отцовски усмехнулся.
На разглагольствования Свежнева о настоящей революции и демократии он, обычно с уважением молча слушавший, однажды сказал:
- Все это темно для меня, да я и не хочу понимать, могу только сказать слова деда, который встречался с революционерами: "Они хороши, когда люди. А вообще, это лисицы, хотевшие сожрать волков, чтоб обрядиться в их шкуру". Я запомнил, но не знаю, о чем он говорил, может, тогда и был такой народ.
Стук в плексиглазовое окошко оторвал от мыслей о Нефедове. Приехали! Буран баюкающим гулом и нежными белыми пушинками проникал сквозь плотный брезент тягача к ушам и дыханию. Салаги сидели притихшие, монотонно постукивали сапогом по сапогу, оглядывались, словно звали ушедшее тепло. Свежнев, устав бормотать Есенина, бубнил сцены из Фауста. Порывшись в вещмешке, достав из него две газетёнки "Суворовский натиск", я сказал салагам:
- Небось по три портянки навернули, так что ноге и дохнуть нечем. Две портянки снять, оставить только байковую, сверху газету, лучше политинформации согреет. Выполняйте. - И обратившись к Нефедову: - Выкинь зеленую, может, заметят.