Я быстро обрела способность двигаться дальше, потому что дети есть дети, отец же бо́льшую часть жизни просидел в печальном доме, превратившись в закоренелого алкоголика, и ждал ее возвращения. Неважно, что она не знала, где мы живем. Неважно, что он никогда ее не искал. Он не задумывался о таких мелочах. Просто сдался. Он считал себя жертвой и надеялся, что она каким-то образом его найдет. И вся эта боль просто в один момент упала с его плеч от эйфории после ее звонка, как будто и не было двадцати пяти лет кошмара. Похоже, он забыл одну самую важную деталь: она хотела видеть меня, а не его.
Я прошу Эмму подождать в машине. Мы достаточно времени провели в дороге, и она знает, чего нельзя трогать и чего нельзя делать. Я запираю двери, приняв решение, что не зайду в материнский дом. Останусь на пороге и выслушаю ее, а потом вернусь в машину и уеду отсюда. Я оборачиваюсь, чтобы включить электронную игру, и Эмма тут же погружается в нее, позабыв обо всем остальном. Я оставляю двигатель работать, устанавливаю кондиционер на максимум и чуть приглушаю музыку, потому что снаружи жарко, и мне не хочется, чтобы Эмма нас слышала.
Я разглаживаю майку и смотрю на скромный дом, похожий на тот, в котором я выросла. Интересно, есть ли у нее муж, приятель или даже дети? Эта мысль словно пощечина. Неужели у меня есть брат или сестра? Но я заставляю ноги двигаться к дому просто потому, что хочу поскорее с этим покончить.
Все годы ее отсутствия я никогда не воображала, что приду к ней. Я представляла, что каким-то образом ее увижу – в фильме, если она все-таки стала актрисой, или случайно в кафе, – но никогда не представляла встречу в ее новом доме, где она устроила свою жизнь без меня.
Я подхожу к ступенькам крыльца и поворачиваю голову, убедившись, что Эмма по-прежнему в машине, пристегнута и играет. Потом надеваю солнцезащитные очки и стучу. И вдруг снова превращаюсь в ребенка. Глупого ребенка, пристающего к женщине, которой он не нужен. Я всегда только отнимала у нее время.
Она открывает, прежде чем мои пальцы успевают прикоснуться к двери, и покачивается взад-вперед, а на ее лице написано желание меня обнять, но, зная, что мы и раньше мало обнимались, она все-таки не решается. Она по-прежнему потрясающе красива, что и приятно, и раздражает. У нее классическое лицо, как будто она родилась не в ту эпоху. Вероятно, именно поэтому она с такой одержимостью любит старых кинозвезд. Ее волосы, все еще каштановые, собраны сзади в хвост, и никакой косметики, только ярко-красная помада на губах. На ней маленькие черные очки и серая футболка, узкие джинсы и дорогие сандалии. Выглядит она утонченной, но расслабленной, не как вечно напряженная и взвинченная женщина, с которой я выросла. И пока она поглощает меня глазами, я не могу подобрать нужные слова.