– Сара?
При звуках ее голоса мой подбородок сморщивается и все тело трясется от рыданий. Я роняю голову на руки и содрогаюсь, а соленые слезы увлажняют ладони.
Эмма обнимает меня крохотными ручками – неуклюже, потому что нас разделяет спинка сиденья, но она все равно сжимает меня, и я ее не отталкиваю. Через целую вечность мы размыкаем объятья, и я отодвигаюсь, чтобы посмотреть на нее.
– Так правильно, понимаешь? Ты должна жить со своими родными, хотя я и хочу, чтобы ты осталась.
Чей это голос? Я не узнаю дрожащий тон, я никогда не была такой чувствительной.
Как же я ее люблю!
Я смахиваю ее слезы большими пальцами.
– Тебе пора домой, Эмма. Все будет хорошо, обещаю.
И тут она начинает плакать навзрыд, и я прижимаю ее к себе, запоминая запах ее волос, нежную кожу и неровные ногти, которые мне никак не удавалось подстричь по прямой.
Мы разлепляемся липкой от слез кожей. Я осматриваю улицу – не заметил ли нас кто, но никто не выглядывает в щель между занавесками или из окон второго этажа. Да, уже темно, но у меня белая машина. Номерной знак закрыт, но если кто-нибудь присмотрится как следует, то меня сумеют отследить. И поймут, что я сделала. Я зашла так далеко не для того, чтобы все испортить.
Я сжимаю ее лицо между ладонями. Как же я буду жить без этого маленького человечка? Каждый мой день крутится вокруг нее, каждая мысль, каждое действие. Но, заглядывая в эти невинные глаза, я понимаю, что нам предстояло бы жить в бегах, постоянно оглядываться, быть настороже и на нервах. Пусть для нее это будет не так, но для меня точно. И этот шаг – единственный вариант.
Она выходит из машины и хлопает дверью – легонько, как я учила, а потом идет по диагонали, робкой поступью пересекая улицу. И хотя уже поздно волноваться, я все равно съеживаюсь, когда она выходит на середину улицы без меня. Я стираю с глаз потекшую тушь и смотрю вслед Эмме, замершей посреди дороги.
Я дергаю дверную ручку и распахиваю дверь.
– Иди! – шепчу я. – Ты должна идти домой, Эмма.
Почему-то голос кажется таким громким в сумерках. Эмма оборачивается. Ее рот открыт, а глаза печальны. Я едва могу разглядеть ее черты в свете уличных фонарей, но все равно вижу ее, чувствую. Левый ботинок смотрит в сторону дома, а правый направлен ко мне, словно она готова побежать обратно.
Я замираю, вытащив одну ногу из машины. Мы обе застыли, не зная, что предпринять. Я снова шепчу: «Иди», но она медлит, и во мне нарастает паника – ведь из-за угла может выскочить машина и сбить Эмму.
– Иди, Эмма! Уходи с улицы.
«Вернись. Пожалуйста, не уходи. Мы как-нибудь выкарабкаемся. Только вернись ко мне».