– Подите к дьяволу в задницу, – беззлобно огрызнулся Жарков.
– Если не проснусь поутру, – сказал граф тусклым голосом, – там меня и ищите.
Жарков дремал. С одной стороны от него лежал обгорелый, будто головешка, абхугский гранд. С другой надсадно и прерывисто дышала изувеченная квэррагская паучиха. Над головой колыхался грязно-серый, со звездными прорехами, небесный шатер. Шуршала ленивыми водами река. Смерть бродила неподалеку, но за добычей не спешила.
Жаркову снился калейдоскоп.
Не детская игрушка с цветными стеклами, а обширное пространство со сменяющимися при малейшем вздохе, при слабом движении, при попытке повлиять на положение вещей объемными красочными картинами. Он не успевал до конца погрузиться в одну, как на смену ей заступала другая, нависала третья, а сбоку теснила четвертая. Выстроить сколько-нибудь разумную цепь причин и следствий было невозможно, все же сон есть сон. Однако даже во сне эта неспособность охватить картину целиком раздражала и болезненной занозой торчала в мозгу. Сверкающие башни какого-то земного мегаполиса вонзались в ясно-синее небо, вокруг них пчелиным роем кружили летающие машины. Без перехода действие перемещалось в сумрак трансконтинентального туннеля, в кабине почему-то было битком народу, все сидели неподвижно, как манекены, уставясь пустыми глазами на серую ленту автострады. Аккуратно подстриженный газон перед воротами старинного особняка украшен был вымпелами и лентами, из дома выходили люди в праздничных костюмах, все они были Жаркову знакомы, все радушно его приветствовали, и при этом он не мог вспомнить ни единого имени. Стоило ему ответить на пожатие женской руки в тонкой кисейной перчатке, как мир сделался черным и бездонным, звездные поля простирались в бесконечность, снизу вверх и наискось восходил подсвеченный далеким светилом красно-черно-синий пузырь безымянной газовой планеты, и падение приобретало угрожающие темпы. В замкнутом пространстве между сходившихся высоко над головой бронированных стен установлен был круглый стол, в воздухе парили призрачные экраны, рассыпаны в беспорядке архаичные бумажные карты, валялись початые емкости с прохладительным, люди стояли перед этим хаосом с напряженными застывшими лицами, судя по выражениям которых ничего хорошего не происходило и в обозримом будущем не ожидалось. Жарков находился среди этих людей и в то же время наблюдал за ними с некоторой высоты, как за театральным действом, когда наступила кульминация и вот-вот будет произнесена ключевая фраза, которая принесет понимание всех уже случившихся картин и актов и заложит основу для последующих, и станет по меньшей мере понятно, с чем приходится иметь дело, с трагедией или драмой, а то и – не дай, не приведи – с фарсом…