В тот день успели соорудить шалаш из еловых веток и расставить петли на тропах. Легли спать голодными.
С утра, туманного и зябкого, добили и вытащили из петли молодого оленя. Настроение у всех было приподнятое, пока не начали рыть ямы. Земля копалась сантиметров на семьдесят, потом стали попадаться камни, а после метра обнажились скалы. Спустились метров на двести. С горем пополам выкопали полутораметровую яму.
Около двух недель копали, собирали дерево, рубили и жгли. Очень хотелось приступить к плавке, да и морально я устал. Мне приходилось работать не больше, чем пастухам, но всё время на одном месте.
Наконец мужчины, получив наставление собирать самые маленькие камни, ушли к руднику. Я, отдохнув у родника, стал спускаться по течению и подстрелил косулю. К возвращению рудокопов поджарил печень и сердце. Мясо и кости порубил на куски и сложил в первую выкопанную нами яму. Накрыл шкурой и присыпал землёй.
Первая плавка удалась. Я держал в руках блинчик бронзы (латуни) сантиметров пятнадцать в диаметре и около сантиметра высотой. Богатая руда, хороший рудник! Жаль, дробить камень не было ни возможности, ни сил. Думал, когда сможем подготавливать руду, результат плавки станет ещё лучше.
Количество лепёшек увеличивалось, а с ним пастухи овладевали счётом. Особенно радовались одиннадцатой и двенадцатой. В их понимании знать числительные, превышающие количество пальцев на руках, это как для человека из будущего защитить диссертацию. Я хотел домой, к Утаре, но, похоже, дикая мысль, будто мои товарищи готовы работать ещё, чтобы выучить «тринадцать» и «четырнадцать», оказалась не шуткой. Они каждое утро уходили к руднику, и я восславил Всевышнего, когда сразу на двух корзинах оторвались ручки. К тому времени количество лепёшек достигло шестнадцати, а по весу – килограмма три-четыре. Топорик мой весил не больше ста граммов, а нож и того меньше. Представив, сколько всего полезного можно из добытой бронзы сделать, я от всей души благодарил Создателя. Подумал тогда, что весной отправлюсь назад, к соплеменникам. Уговорю их переселиться на новое место, а у Людей выменяю мотыжки, топоры, ножи и иглы на зерно. Много зерна… И мне смешно: научил пастухов считать, а сам стал мыслить уж очень абстрактно.
Протяжный воющий стон, угрюмый, хриплый на низах Пальмы и последний, тонкий, высокий Муськи. Волчица умерла у меня на руках. Она сумела дождаться своего хозяина. Лицо Утаре стало серым, как зола, я заплакал не от боли, что огненным шаром сжигала сердце, а от обиды, за которую не смогу отомстить.