– Лоло, как можно так? Не думать?
– Посмотри на кувшинки. Нет у них шкур, и шить они не умеют, а одеты в красивые одежды, радуют глаза. А птицы! Нет у них рук, но живут они в домах, почти как люди, и всегда сыты, щебечут, поют. А всё потому, что тот, кто создал всё, что ты видишь вокруг, позаботился и о своих творениях. Понимаешь?
– Понимаю.
Снова задумалась. Ненадолго…
Луга и берёзовые рощи остались позади. Бескрайняя степь, поросшая разнотравьем, раскинулась по обоим берегам. Белые валуны громоздились вокруг, некоторые из них возвышались над берегом выше человеческого роста. Я, поглядывая на них и вдаль, уже стал сожалеть, что не сходил поохотиться в какой-нибудь лесок. Проплывая мимо группы таких камней, заметил над ними роение пчёл. Перестал грести, а когда лодку немного отнесло по течению, стал править к берегу и причалил метрах в двадцати от странных камней.
К счастью, небо затянуло тучками, и солнце не палило так безжалостно, как с утра. Отправив Утаре по берегу собрать хоть что-нибудь для костра, я натянул штаны и чуни, надел кухлянку и шапку, вымазал руки и лицо грязью и отправился посмотреть, что там над камнями делают пчёлы. Напевая известную в будущем песенку, что я тучка, а не медведь, осторожно крался к камням. Едва увидел среди них белые пирамидки сот, наполненные тёмным мёдом, не став искушать судьбу, вернулся к лодке.
Утаре пришла ни с чем. Я же, сбросив с себя одежду, с помощью своего чудо-ножа стал косить ковыль. Не спрашивая, зачем я это делаю, любимая стала помогать мне. Спустившись к воде, нарезал ещё камыша и осоки. Сложил траву перед камнями с подветренной стороны и поджёг её. Бросил в пламя и охапки свежих растений. Пока костерки дымили, снова надел на себя зимнюю одежду и, ещё раз вымазавшись в грязи, пошёл к камням. Пчёлы там всё ещё летали. Но над сота ми их было немного. Достав нож, я срезал несколько пирамидок прямо с ползающими по ним насекомыми и, чертыхаясь – кто-то из них смог-таки ужалить за руки и в щёку, – побежал к реке. Мне показалось, ограбленные пчёлы отстали от меня. Положив добычу на траву, я снял шапку и почувствовал, как холодеют ноги. Вся она была усыпана умирающими насекомыми. Пчелы ползали по ней, а за ними тянулись и вырванные жала. Ту же картину я увидел и на штанах и кухлянке. Можно сказать, повезло, что в лицо получил только один укус. И от него щека распухла так, что заплыл правый глаз. Отыскал чашку с барсучьим жиром. Как-то наступил на пчелу, и вроде тогда мазь быстро сняла отёк.
Мёд оказался на вкус просто божественным нектаром. Мы жевали соты и сплёвывали воск на листья лопуха. Утаре, увидев моё опухшее лицо, очень испугалась, но вскоре, слизывая с пальцев тягучий мёд, добродушно посмеивалась, глядя на меня. И я отвечал ей тем же, щуря от боли в опухшей щеке глаз.