Знаменитая авантюристка Софочка Блювштейн, по прозвищу Сонька Золотая ручка, преизобретательнейшее существо по части экспроприации экспроприаторов, а другими словами, специалист по тугим кошелькам, не годится ни в какое сравнение с Софочкой Гертнер, орудовавшей в застенках Ленинградского НКВД. Один-единственный ее приемчик чего стоил: привязывала узника за руки и за ноги к стулу, поднимала от колена ножку и туфелькой в мужское достоинство — р-р-раз! — мол, признавайся, шпион. А туфелька с каждым р-р-разом все тяжелей, тяжелей, тяжелей!..
Одна была Софочка такая на весь Большой дом, но про ножку ее и туфельку слава аж до Колымы дошла…
Она родилась в Кровавое Воскресенье. Поп Галон все по-христиански хотел устроить: пойдем, мол, к царю с молитвами, скажем ему о горе народном — он нас услышит. В назначенный час двинулась толпа к Зимнему дворцу: одни несли в руках иконы, а другие — за пазухами камни. Смели армейские кордоны, ворвались на Дворцовую площадь и атаковали каре — били бутылками, швырялись бульганами, харкались, матерились. Из углового ресторана загремели револьверные выстрелы по солдатикам. И тогда скомандовал подполковник Риман: огонь! То-то обрадовались провокаторы: не отмыться теперь Николашке от пролитой крови.
И взошла над заснеженными баррикадами Санкт-Петербурга Сонькина кровавая звезда. Вот не знал старый провизор Оскар Гертнер, что породил чудовище…
Питерский банкир Раппопорт не раз грозился пустить семью по миру. Порою приезжал в аптеку, топал ногами, визжал: «Вон!» Маленькая Сонька забивалась в угол — зыркала волчонком на толстосума.
— Ничего, — успокаивал плачущую жену Оскар Сауло-вич. — Уедем к Захару, он за границей, пишет, хорошо устроился.
О дядюшке своем, Захаре Давыдовиче Гольдберге, Сонька много чего слыхала от отца. Вроде сослали жандармы в Турухан-ский край как ярого бунтовщика, а он в 1907 году бежал оттуда в тихую солнечную Швейцарию. И с тех пор живет — в ус не дует.
А здесь, в России, никакой житухи нет: сплошь неурядицы. То войну с германцем затеят, то царя свергнут, то пальбу по дворцу Кшесинской учинят, то митингуют у Казанского до хрипоты: «встанет этакий шпец на дыбенки, расправит крыленки да как заколлонтает».
Никуда не уехал старый провизор: по большевистскому указу национализировали аптеку, а банкиру Раппопорту он на порог указал. И топнула ножкой Сонька: «Вон!..»
Ах, комсомольская богиня с мыловаренного завода имени товарища Карпова! Сколько раз ты с упоением пересказывала этот семейный эпизод классовой борьбы и воспроизводила революционный топ ножкой? Сколько раз гневно кричала с трибуны «вон!» не то давно бежавшему за океан негодяю, не то всей мировой буржуазии? И сколько раз пристально смотрели на тебя глаза партийца, подбиравшего бойцов в железный отряд Чека?