Тов. Комиссар простите за мое малодушие, поработавши столько конечно я не человек я жил только работой не знал дома.
Моя последняя просьба не обижайте жену, она больная после потери обоих ребят, у нее рак, в служебные дела я ее не посвящал и причин смерти она не знает.
Прощайте».
И поставил подпись. Еще раз огляделся: все ли в порядке. Закрыл кабинет. Пошел домой. Дома написал записку жене. Приколол ее булавкой к стене. Обмотал голову полотенцем, чтобы череп от выстрела не разнесло на куски. Вынул из кобуры кольт…
Не судите, да не судимы будете.
От Матфея, 7:1.
На Васильевском острове моросил дождь. Я остановился у дома, где жил старый палач. В окне горела желтая лампа, шевелилась прозрачная занавеска: темный призрачный человек медленно двигался в комнатном полумраке.
К тому времени я уже изучил архивы НКВД и написал биографии одиннадцати палачей. Но магическое число Светония не давало мне покоя. Тот, за занавеской, должен был стать двенадцатым. Мне давно хотелось познакомиться с ним: я мечтал записать его исповедь.
Я знал о нем немного. Его отец был дворником — подметал двор на Гороховой, где размещалась Чрезвычайка. Сын стал чекистом. На допросах любил сунуть арестанту за шиворот жука или таракана. Тварь бегала по спине ивызывала гробовой ужас. Так в могиле по бесчувственному телу ползают черви. А профессора Долголенко он просто убил: тот отказывался клеветать на философа Вернадского. Вернадский до революции был членом ЦК кадетской партии. В 1937 году кадеты подлежали уничтожению. Вернадский — тоже. Долголенко этого не понимал. Тогда с профессора сняли штаны и распростерли ниц. Палач захлестал резиновой дубинкой по ягодицам. Ягодицы превращались в месиво. Старик кричал, кричал, кричал. Потом попытался вырываться: вскочил, но, сраженный ударом, упал у двери и раскровянил лоб о косяк…
Палач открыл дверь сам. Его руки чуть-чуть дрожали: усыпанные темные старческими пятнышками, они были воскового цвета. А іде же кровь? — крови на них не было. Он предложил мне пройти в комнату.
В комнате все также горела желтая лампа, от сквозняка шевелилась прозрачная занавеска. Я оглянулся: моя тень скользнула по потолку и пересеклась с тенью хозяина. Наши взгляды встретились.
— Я хочу записать ваши воспоминания, — сказал я и, запнувшись, добавил: — о войне…
Мне показалось, что тайная усмешка пробежала по его губам. Старый палач мгновенно понял, зачем я пришел. Он достал с полки три книги, протянул их мне:
— Здесь уже все написано. Не читали? Возьмите.
Я стал перелистывать пожелтевшие страницы: 1942 год… белорусские леса… партизанский отряд… под откосами двадцать вражеских эшелонов… карательная операция фашистов… окруженные партизаны на окраине пылающего леса… отчаянный прорыв сквозь цепи противника… нападение на немецкий штаб… захват оперативных карт и трофейного оружия… орден Красной Звезды на груди героя…