Но Дима поступил как полный идиот. Напыжился и начал угрожать.
В чем дело? Львов не так умен, как кажется? Или что-то еще осталось?
Гущин стер с лица сочувствие и стал протокольно суровым.
— И это все?
— Ну как бы да, — подвигав зад по стулу, подтвердил Львов.
Но от опытного следователя не укрылось, как в глубине глаз Дмитрия вновь полыхнул испуг. Гущин понял, что попал в точку: «Есть что-то еще, есть!» Задумчиво разглядывая покрывшегося испариной мужика, майор побарабанил пальцами по столу.
— Дмитрий Михайлович, друг сердешный… Давай-ка все по новой. И теперь уже по чесноку. Что есть на тебя у Редькина?
Львов вскинул руку, истово перекрестился и, подаваясь вперед, нажал ладонью на грудь:
— Матерью клянусь, нет у Феди больше ничего!
И это показалось Гущину правдой. Маму Львов любил.
— Ну хорошо. А что-то вообще есть рассказать?
Рука Дмитрия слабо трепыхнулась, но креститься и клясться мамой он уже не решился. Пробормотав на выдохе «черт», он сдулся, съежился… Свесив руки вниз, почти уткнулся лбом в столешницу.
— Давай, Дима, давай, — мягко, но строго выговорил Гущин. — Начал хорошо, теперь продолжить надо.
Львов, не разгибая спины, поднял к сыщику лицо.
— Я не могу, — просипел. И тут же выкрикнул: — Не могу, понимаешь ты?! — Дима выругался матом, обтер дрожащей рукой лицо, собранное в брезгливо кислую гримасу. И признался: — Язык не ворочается.
Но лед уже тронулся. Судя по перекошенному лицу и мату, это «что-то» задевало за живое, личное, нескромное. И тут признаваться получалось тяжелее, чем в старом даже не проступке, а недоразумении — два бестолковых недоросля попали в скверную компанию и оказались не в том месте не в то время.
— Дима, Янине угрожает опасность. Говори. Львов выпрямился, задрал голову вверх и, закрыв глаза, выдавил тяжелый скрипучий выдох «а-а-а-ах». Начал говорить:
— В тот вечер… когда погибла Лара… я пошел на реку ставить ловушку на раков… Утром хотел «урожай» собрать.
Любимым местом Львова оказалось устье высохшей речушки с каменистым дном. Неторопливо топая вдоль реки и почти дойдя до русла, Дмитрий услышал возню в овраге, ему почудился даже слабый девичий писк. Оставив раколовку у камышей, Львов двинулся к «шалашу»…
— Все, — мрачно, не глядя на Гущина, произнес свидетель. — Дальше ничего не помню. Очнулся уже у самой воды…
О том, каким он себя обнаружил, Львову было признаваться тяжелее всего. Очнулся он, лежа на животе, со спущенными штанами, правая рука измазана кровью. На затылке — агромадная шишка, но ссадины на черепушке нет, так что кровь была чужой.