— Я ничего не видел, — каялся свидетель, — и ничего не помню! Последнее, что было, — ветки над руслом висят, я к ним иду… дальше — бац! И темнота.
— Почему ты об этом никому не рассказал?
— О чем?! — провыл Дмитрий. — О том, что очнулся голым задом кверху на речном бережку?! Да?!
Гущин пригляделся к собеседнику с пунцовыми щеками, по которым пот струился, определился с догадкой и неловко поинтересовался:
— А следы… мгм… проникновения ты ощущал?
Львов задышал так тяжело, словно полчаса бежал вровень с мотоциклом.
— Хочешь спросить, не трахнули ли меня в задницу? — По лицу депутатского мужа прошла волна штормового бешенства. С трудом удерживая речь в пределах приличий, он мотнул головой: — Нет. Хотя задница болела, но там — синяк. — Львов подался вперед: — Понимаешь ты — синяк! Просто синяк, как будто ногой по заду вдарили! Я в зеркало поглядел. Первым делом! Хочешь, — зло оскалился на сыщика, — и тебе покажу. Синячище будь здоров, еще цветет. — Дмитрий с трудом выталкивал короткие предложения, давая эти показания, он облегчения уже не испытывал. Каждое слово приходилось проталкивать сквозь сомкнутые зубы, раздвигать сведенные судорогой челюсти. — Я отмыл руки от крови. Пришел домой. Немного выпил. Лег спать.
— А когда узнал, что той ночью убили Ларису, почему не признался в том, что видел?
— А что я видел?! — взъярился Львов. — Что?! Я очнулся с рукой, измазанной кровью, и ничего не помнил!
Майор увел взгляд от потного лица напротив, посмотрел на противоположную стену. Продолжил в никуда:
— А о том, что твои показания могут помочь в расследовании, ты совсем не думал?
Дмитрий, как будто защищаясь, выставил перед собой раскрытые ладони:
— Можешь считать меня слабаком. Можешь. Но лучше слабаком… чем драной задницей!
Гущин покривился. Он прекрасно знал, как щепетильно в определенной среде относятся к такого рода подозрениям. Но Львов? Он-то каким боком к уркам?!
Или, как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекался, берег честь смолоду? Редькин его еще подростком байками о тюремных нравах напугал. По сути дела, Дима оставался деревенским рубахой-парнем, все получилось как и с шантажом Федула — страх сработал. Очнувшись со спущенными штанами, Дмитрий думал лишь о том, что «нормальные» мужики всю жизнь за его спиной ржать будут!
Глупец. Если б Стас не заявил, что за Яниной охотится серийный убийца, рубаха-парень так и продолжил бы молчать. Сломался только уже на страхе за приемную дочь.
— Проехали, — пожалел его майор. — Теперь к делу. Постарайся вспомнить: очнувшись и возвращаясь обратно, не видел ли ты кого на бере…