«Похоже, я действительно что-то обнаружил», — подумал тогда Иаго.
Сгорая от нетерпения, он добрался до Тбилиси и отправил письмо профессору Беришвили, большому знатоку древнего искусства. Наконец пришел долгожданный ответ. Это обычная асимметрия, писал профессор, характерная для грузинского зодчества. Старые зодчие были творцами, а не ремесленниками, они никогда не подсчитывали заранее, сколько должно быть лучей в таком орнаменте, который вы видели.
Но самому Иаго идея его казалась настолько правдоподобной, что он не поверил профессору, решил, что недостаточно толково объяснил ему все в письме, и продолжал мечтать, что когда-нибудь вся Грузия заговорит о новом открытии…
Потом он связался с профессором по телефону, почтительно напомнил о себе и о своем письме и попросил уделить ему буквально «пару минут».
Об этой «двухминутной встрече» Иаго потом думал добрых два месяца. Беседа с профессором убедила его в том, что он ничего не знает, имеет весьма приблизительное представление как об истории, так и об искусстве. Глубокие знания профессора смутили Иаго: ум ученого смело проникал в глубь веков, проходя слой за слоем и выбрасывая на поверхность уже обработанный, доступный непосвященным материал.
Пристыженный Иаго поклялся себе никогда больше так не срамиться.
Вчера за столом один из гостей помоложе неожиданно спросил у него: что это он зарисовывал в позапрошлом году возле церкви. Вопрос так удивил Иаго, что он даже не сразу нашелся с ответом. Ведь он считал, что дальние прогулки его оставались незамеченными. Вспомнились те блаженные минуты, когда ему мнилось, что он открыл нечто значительное. Даже сейчас екнуло сердце, вспыхнула хоть и слабая, но все же надежда.
— А на Мцхетисджвари вы не поднимались? — спросил другой гость, постарше.
— Нет, а где это?
— Вот завтра, если будет время, проведем вас туда. Там церквушка маленькая с орнаментами.
— Да никаких там орнаментов нету, — заспорил молодой.
— Я один пойду, вы только дорогу укажите, — вмешался Иаго.
— Одному идти опасно, в прошлую зиму там медведь задрал Сандро Тигашвили.
— Эх, бедняга, сироток его так жалко! Я, помню, глаза все выплакала, — вздохнула тетя Тасо.
Вот и показался ему бычок страшным зверем. Бессознательно он пытался найти хоть какой-нибудь след человека — спичечную коробку, окурок, просто обрывок бумаги. Но кроме переплетенных корней, свисающих с обрыва, и розовых юрких ящериц, скользящих по красным шероховатым камням, вокруг не было ничего. Из кустов то и дело раздавалось щелканье дроздов. Один пролетел так близко, что взмахом крыльев всколыхнул воздух у самого лица Иаго. Потом опять воцарилась тишина, она опустилась в лощину, окутала холмы и распространила владычество свое на самое небо, и трудно было посягнуть на этот покой, трудно воспротивиться безмолвию. На всякий неосторожный шаг, случайно вырвавшийся вздох тишина отзывалась мгновенно: молниеносно слетала с неба, устремлялась со всех сторон туда, где раздавался шум, чтобы немедленно уничтожить его, не дать ему возможности усилиться, распространиться.