Такое чудо и возвело любимую отцом церковь – над лесистым ущельем, с белоснежной статуей Девы Марии над коньком, стоящей над ковчегом промеж простертых ниц архангелов. Акустика в церкви была отменной, этим пользовался Сережа-Трубадур, разливаясь там, как в приложенной к сердцу раковине, и отец любил подняться туда, посидеть в прохладе перед алтарем, а напоследок тихонечко намурлыкать нигун[28], прислушиваясь к отделившемуся от него голосу, отраженному свежевыбеленными стенами и куполом.
Я тоже приезжал, заходил в светлую горенку церкви; мне нравились и высокий свет из арочных бойниц под высоченной палубой ковчега, форму и пропорции которого повторяла церковь, и акварельная его палитра, распространенная в объем неуловимо из стенного орнамента. Охапки увядших цветов настаивались в воздухе по углам и на стропилах: недавно минула Троица. На стене в застекленном ящике я вдруг различил – и подошел поближе – потерявшие форму, выцветшие эполеты: шелковая соломенного цвета бахрома по овалу, бледно-васильковый погон, и больше ничего – ни подписи, ни знака под реликвией. Но у отца я читал про эти эполеты: когда-то та самая монахиня, что осаждала эфенди Феттулаха, была еще не монахиней, а юной девой, проводившей на войну возлюбленного, который вскоре погиб и оставил Христу свою невесту, сберегшую и любовь к нему внутри любви к Богу, и эполеты.
Временами отец был особенно неугомонен, чего только не придумывал, с чем только не носился, нисходя до манифестов, которые охотно публиковали эмигрантские журналы, перепечатывали доброхоты, а русские библиотеки организовывали круглые столы для их обсуждения. Он выдвигал, например, теорию, что только акварель способна хоть как-то адекватно передать принцип тайны Иерусалима, и тогда репродукции Анны Тихо, выдранные из альбомов, густо усеивали стены Пузырька, и без того изнутри сплошь облепленного картами, картинками, фотографиями, постерами, афишками и тем, что называлось пашквилями – объявлениями в религиозных кварталах, среди которых встречались забавные, вроде «Сионисты сожгли наши души в своих печах»; «Компании сотовой связи – вон из наших кварталов!».
Нешуточной забавой отца было сооружение ложных могил литературных героев, которые трудно было отличить от настоящих: не то тезка, не то прототип. Он исследовал какое-нибудь заброшенное христианское кладбище, например под Рамлой, затем подбирал где-нибудь здоровенный подходящий бульник, домкратил его с помощью досок в багажник своего «жука», во дворике Пузырька стесывал шлифмашиной и выбивал зубилом, шрифтом, приличествующим подходящей кладбищу эпохе: