, наградившему меня в ответ цитатой: «И сказал мне: сын человеческий! съешь, что перед тобою, съешь этот свиток, и иди, говори дому Израилеву. Тогда я открыл уста мои, и Он дал мне съесть этот свиток; и сказал мне: сын человеческий! напитай чрево твое и наполни внутренность твою этим свитком, который Я даю тебе; и я съел, и было в устах моих сладко, как мед (Иез. 3:-3)».
Поиски в пустыне давались мне нелегко; я представлял, как отец теряет сознание от обезвоживания или оступается на краю обрыва. Иногда в отчаянии я забирался в какую-нибудь труднодоступную пещеру и устраивался в ней ночевать, и однажды пролежал, глядя на небо и залитые солнцем и тьмой склоны, двое суток, пока не закончилась вода. В пустыне так тихо, что слышно, как тлеет зола, и кто-нибудь мог бы сказать, что слышно Бога, но я бы не стал – не только из-за духов, промельки которых ночью были особенно явственны. Я заметил, что духи сторонились некоторых пещер, вели себя скромней, скорее всего, потому что отцы-отшельники на века отмолили здешние монастырские пустоши.
Вернувшись в очередной раз из пустыни, я по обыкновению зашел в Русскую миссию. Тогда я и узнал, что Шимон Леви три дня назад был госпитализирован с инсультом. Прогнозы врачей относительно Леви не были радужными. Я готовился к худшему и продолжал ездить к нему. Все, что произошло в дальнейшем, случилось само собой, обладая той внутренней закономерностью, без которой время бежит мучительно медленно, в отличие от ситуации, когда увлеченность пронизывает календарные толщи навылет. Одним словом, проект пещер-обскура пронесся в сознании чередой мгновений, хотя на деле прошло около полугода, прежде чем зеркала смогли дать первый тусклый призрак очертаний Храма.
А случилось так, что я разговорился с одним из лечащих Шимона докторов – Альбертом, тонким и упругим, как кузнечик; в Израиле он с четырнадцати лет, приветливое умное лицо, очки, уже седина в шевелюре, трое детей, говорит о них, сразу становясь серьезным, постоянно возится с пациентами. Это он привел меня в лабораторию компьютерной томографии.
Южный ободок горной чаши, обнимающей долину Эйн-Карема, – скальный, укрепленный террасами уступ – был выбран для строительства нового корпуса университетского госпиталя после того, как во время Войны за независимость арабы разгромили караван медицинской помощи, пытавшийся вывезти раненых с кампуса на горе Скопус.
Долина Эйн-Карема с древнейших времен была освящена покоем земледельческого населения, достаточно удаленного от городских распрей, стоянок военных лагерей и паломников, мест казней и восстаний. Исторически же местность оказалась примечательной тем, что здесь был развит особо культ ритуального омовения, практиковавшийся еще до рождения его главного проповедника – Иоанна Крестителя, по преданию выросшего близ одной из местных пещер с источником воды, среди которых есть и та, что была ритуальным местом еще в бронзовом веке.