«Есть такой сюжет в агиографии, – записал отец на Беломорье. – Один отшельник стремился обрести святость, но боялся, что на самом деле он желает в своих глубинах не святости, а уважения и почета, чтобы к нему всё больше приходили за исцелениями и напутствиями. То есть что его подлинное „я“ стремится к власти, а не к растворению в мире ради оплодотворения мира. И чтобы проверить себя на своем поприще, святой этот взмолился к Христу, чтобы Тот пришел и разрешил его сомнения.
Наконец Христос явился отшельнику в его пещере.
Святой преклонил колена, но заметил, что на голове видения не терновый венец, а венец из стеблей роз.
Отшельник тут же встал и замахнулся посохом на дьявола, который поспешил убраться прочь.
В следующую ночь, едва живой от горя, отшельник забылся сном и вдруг увидел на краю своей каменной лежанки человека.
Тот сидел и тихо плакал.
Из рук его, сложенных горстью, из стигматов росло дерево.
Оно поднималось к потолку пещеры и открывало в своей кроне лазурную бездну.
Отшельник понял во сне, что дерево это – крест, а перед ним Христос.
И больше никогда не спрашивал себя, чего он подлинно желает – небес или каменной пустыни».
Глава 11
Четырнадцать терабайт
Явернулся в Москву в ясную погоду и на посадке, пока самолет разворачивался в углах квадрата перед заходом на Домодедово, несколько минут дивился тому, до чего же похожа столица на смазанный почтовый штемпель.
Не успел я оказаться в Москве, как среди просыпавшихся градом сообщений нашлась весточка от Беллы: отец пропал без вести и объявлен в розыск. Отец и вправду исчез со всех радаров, но я и сам только что вновь на них появился. Тем более он и раньше иногда пропадал где-то в пустыне в одиночном походе. Я навел справки, дозвонился Белле. Сейчас происходит что-то особенное, сказала она. Никому прежде не приходилось его искать. К тому же нашлась записка: «Раз, два, три, четыре, пять» – дата и подпись. Белла рассматривала все варианты, вплоть до худшего, но тогда где хотя бы тело. Самому мне некогда было беспокоиться, да и тон записки показался игривым. Я лучше других знал, чего ожидать от моего сумасбродного папки. Я занялся своими делами, будучи уверен, что вскоре получу что-нибудь вроде месседжа с его любимым эмоджи – матросом, салютующим с кораблика: «Ahoy!».
Москва встретила бесснежным предзимьем и женой, отчужденно-приветливой; но на этот раз меня не успели задеть ни взвешенный взгляд, ни заторможенность в ответах на самые простые вопросы, ибо я тут же переселился в лабораторию и очнулся только на третью неделю – после того как были распознаны все сканы, а полученный для обсчета массив в четырнадцать терабайт выложен распределенно на сервера. За это время Москва погрузилась в снегопад, утонула в долгожданных морозах и сугробах, город преобразился в одну ночь, просветлел, и после передышки в пару дней, проведенных на катке в парке Горького и на Воробьевых горах, я начал готовиться к обсчету, что технически означало прощупывание массива на предмет оптимизации – сжатия и разведывания подходящих структур, пригодных для метода. В целом это напоминало игру в снежки: прежде чем отправить снаряд в снежную крепость, мальчишки обхлопывают ладонями со всех сторон комок рыхлого снега, который, конечно, в таком виде далеко не полетит, но, если его половчей уплотнить, тогда точность и дальность возрастут многократно. И тут произошло трудно представимое – вот уже пятый день векторный анализ пространства массива не давал нужных результатов; попросту говоря, эти четырнадцать терабайт вели себя во многих местах как слитный кусок базальта, будучи гораздо плотней всех тех массивов, с которыми мне приходилось уже иметь дело. Такого не могло быть, это противоречило всему на свете, как если бы подобранный на дороге камень оказался ограненным бриллиантом. Означало данное обстоятельство только одно: массив, привезенный мною с Памира,