с армейскими начальниками, что было необходимо на Святой Земле, где каждая пядь в вечной тяжбе, недра тоже раскалены от споров, а раскопки ведутся под всяческим надзором. Скажем, на месте будущей дорожной развязки обнаружено кладбище римских солдат; но местных религиозных авторитетов не убедить, что ветераны легионов совсем не древние евреи, и подрядчику, который по закону оплачивает археологические изыскания, вместо развязки приходится строить тоннель под кладбищем. А еще есть общественники, которых хлебом не корми, дай двинуть археологию в политику и римские бассейны выдать за миквы, ибо глупость, подкрепленная деньгами, – страшная сила. В Святой Земле время – единственное природное ископаемое, и к тому же природа сделала все, чтобы в этом локусе сохранность артефактов была идеальная. Где еще на планете прямо на поверхности земли найдутся стоянки первобытного человека, с виду такие, будто наши предки снялись отсюда только вчера, а не десяток тысяч лет назад? Что уж говорить про объекты более позднего времени, чья плотность такова, что ее хватает на ежедневные новые открытия. В «зонах» приходится работать по закону о древностях Иордании, и, случается, обследование важного исторического памятника сопровождается силовой операцией с блокированием объекта, дымовыми шашками и снайперами на крышах. В таких случаях Фридлянду пригождался его непуганый нрав, поскольку приходилось перемещаться в бронированном автомобиле, держа палец на курке. А что делать, если нигде в мире нет таких оборотов на рынке древностей, сформированном расхищениями, контрабандой и подделками. Бороться с этим непросто и опасно, ибо попробуй сунься за подозреваемым в арабскую деревню, где любой мечтает видеть тебя подстреленным. Отец не любил таких стрёмных поездок, да Фридлянд его особо и не зазывал после того, как они оба, опасаясь собак, проторчали битый час в стаде овец, куда псы их загнали, пока не подоспел пастух: «Не пулять же по шавкам?» Другое дело – расстановка камер слежения, это занятие отец любил: забуриться черт знает в какую глушь, над которой беспилотники, оснащенные инфракрасной оптикой, по ночам засекали некую подозрительную движуху; после дня похода с полной выкладкой выбрать подходящее место: неприметную канавку, пещерку, – поставить в ней камеру-автономку, реагирующую, как лягушачий глаз, на любое движение; замаскировать ее тщательно, соревнуясь в следопытстве с бедуинами, мало того что знающими всех верблюдов в лицо, но еще и способными видеть каждый камешек в пустыне, каждый кустик отдельно, а не сплошь, как видят однообразный ландшафт европейцы, не отличающие человечью тропу от звериной, а не то что один холм от другого. Камеры служили подспорьем Фридлянду, но не всё всегда шло гладко – случалось, нычка распознавалась грабителями. И когда при задержании и обыске камера находилась среди конфиската, можно было по записи посмотреть и на то, как отец с Борькой отходят от маскировочного гнезда, как вглядываются придирчиво, не блестит ли объектив, и на то, как появляется вдруг в кадре силуэт мула, воротящего морду от палки и направляемого той же палкой через какой-нибудь пенистый поток, чье название хоть и обладает библейской величавостью, на деле же просто сточная канавка, загаженная деревнями и стойбищами и лишь изредка, во время зимних дождей, бурлящая шире сажени, – в обычное время мул перемахивает через нее, едва замочив копыта. Потом чумазая рожа всадника заполняет объектив, ибо копатели мгновенно сообразили: что-то не так с этим кустом лебеды, тамариска или клещины, зачем-то надломлена ветка не на той высоте, так не заденет куст ни овца, ни коза, ни лиса, ни собака, – а дальше цап – и тьма, посыпались батарейки.