Когда формальный обмен любезностями завершается, взрослые поднимаются и дружно удаляются в кухню, оставляя нас с Эли за столом вдвоем. Я не поднимаю головы и тереблю разлохматившуюся оборку скатерти, одержимо вожу пальцами вдоль линий узоров. Парень должен заговорить первым — уж это-то я знаю. Если он не заводит разговор, я просто должна сидеть и молча ждать. На секунду я бросаю взгляд на дверь, чуть-чуть приоткрытую, чтобы не нарушать правила приличия, и задаюсь вопросом, подслушивают ли нас. Я знаю, что все остальные в соседней комнате.
Наконец он нарушает тишину — ерзает на стуле и поправляет одежду.
— Моя сестра рассказала, что ты учительница?
Я утвердительно киваю.
— Очень хорошо, очень хорошо.
— А ты? — спрашиваю я, отбивая его первую слабую подачу. — Ты еще в ешиве? Что там делают в двадцать два года? Там есть твои ровесники? — Я знаю, что, упоминая его возраст, давлю на больное место. Большинство парней женится самое позднее в двадцать лет. Эли старше и все еще холост, поэтому его младшим братьям и сестрам пришлось дожидаться его помолвки, прежде чем свататься самим, и любой на его месте испытывал бы за это вину.
— Ну, мне вроде как пришлось ждать, пока ты подрастешь, — мило улыбается он.
Туше. Спрошу-ка про шляпу.
— Твои родные из ароинов? Я вижу, что на тебе плотчик.
— Моя семья держит нейтралитет, — отвечает он после недолгой паузы и снова облизывает губы, словно такое омовение рта после каждого его изречения — это духовная необходимость. Своего рода ритуал очищения.
У меня четкое впечатление, что он прилежно следует отрепетированному сценарию, что готов сказать что угодно, лишь бы убедить меня в том, во что я хочу поверить. На каждый свой вопрос я получаю осторожный, бессодержательный ответ. Когда он говорит, то теребит пальцами свои блестящие золотистые пейсы, будто все еще сидит в ешиве за учебой.
— Хочешь еще минералки? — спрашиваю я, не зная, в какую сторону направить разговор.
— Нет, спасибо, я не хочу пить.
Мы беседуем еще некоторое время; вопросы в основном задаю я, а он отвечает. Он рассказывает мне о своих путешествиях: отец возил его в длительные туры по Европе ради посещения мест захоронения известных раввинов. Эли и девять его братьев проехали всю Европу, скрючившись на полу автофургона, делая остановки только ради того, чтобы помолиться возле надгробий.
— Ты побывал в Европе и видел одни только могилы? — спрашиваю я, стараясь не выдать голосом свое презрение. — И больше ничего?
— Я бы, может, и хотел, — отвечает он. — Но чаще всего отец не разрешал. Но я хочу однажды вернуться и посмотреть там все.