Я вижу, как кончик языка нерешительно выползает из бледно-розовых губ и украдкой проходится по ним, а затем быстро ныряет обратно, будто и не показывался. Я вижу золотистый пушок, обрамляющий тяжелую челюсть, — подростковый пушок на лице у мужчины, которому, как мне известно, двадцать два года. Не похоже, что он бреется, должно быть, у него от природы не густо с растительностью. Я знаю, что зовут его Эли[171], — так же, как и всех его ровесников, именем первого и величайшего Сатмарского Ребе, ныне усопшего, за трон которого воюет его семья, раздираемая алчностью и завистью.
Сейчас их борьба протекает в светских судах, и это шанде, хилуль Ашем[172], как говорит Зейде, позор перед Богом. (Когда он сердится, то повышает голос, стучит кулаками по столу, и от этой вибрации фарфоровые блюдца скачут, а кубки звенят.) Он ненавидит, когда наше грязное белье вываливают на всеобщее обозрение. Когда победитель будет назван и дело закроют, говорит он, больше не о чем будет спорить. Быть сатмарцем станет позорно. Может, он и прав, я не знаю. Я не чувствую себя своей среди сатмарцев. Сатмарская кровь не определяет меня, она не клеймо на моей ДНК. Уж конечно, я смогу избавиться от этого ярлыка, если захочу.
Интересно, ощущает ли себя сатмарцем Эли — чувствует ли он, что у него это в крови и что от этого никуда не деться. Я делаю мысленную пометку спросить его об этом, когда мы останемся наедине. Смелый вопрос, но я смогу спрятать его за невинными фразами. Мне нужно прочувствовать, что он такое, понять, есть ли у него собственные представления о нашем мире, или он как попугай вторит мнениям тех, кто его окружает. Пусть в вопросе брака мое слово и не имеет веса, но в эти отношения мне все-таки хотелось бы войти вооруженной всем возможным знанием и рычагами давления.
Мы набиваемся в маленькую столовую Хави и рассаживаемся за столом: я оказываюсь прямо напротив Эли, Хая справа от меня, а Баби слева, Зейде во главе стола, а Шломе, мой будущий свекор, и его жена справа от него, и где-то в хвосте суетится Хави, раздавая всем минералку и линцский торт[173]. Жесткая подушка с бархатной обивкой, на которой я сижу, кажется каменной.
Зейде и мой будущий свекор по традиции произносят двар Тора[174] и добродушно подначивают друг друга, обсуждая еженедельный отрывок из Торы. Наблюдая за тем, как они обмениваются мнениями, я испытываю явную гордость за то, что Зейде очевидно обладает в этой беседе духовным превосходством. Разве есть на свете более ученый муж, чем мой дедушка? Даже Сатмарский Ребе признал, что он талмудист-гений. Мой будущий свекор мал, как статью, так и умом, замечаю я, рассматривая его непримечательное лицо, на котором вращаются глаза-бусины. Ему бы стоило гордиться возможностью пообщаться с моим дедушкой. Я уверена, что Зейде был бы рад организовать мое замужеством с человеком происхождением повыше, но, увы, несмотря на череду недавних успехов, я, со своей-то родословной, все же не тяну на замужество с кем-то из верхушки общества.