Она такого не говорила, но я подумываю, что она завидует мне, семнадцатилетней, которой вот-вот откроется путь к свободе и независимости. Минди старше меня, и, даже если скоро она выйдет замуж, нет гарантий, что жизнь ее как-то изменится. Я рада, что не выхожу замуж за кого-то крайне религиозного или деспотичного. Не могу представить, каково было бы попасть в еще более суровые условия, едва отделавшись от крепкой хватки моего собственного семейства.
— Как думаешь, дадут тебе выбрать? — спрашиваю я, интересуясь, получится ли у Минди упросить отца подыскать для нее того, кто сможет проявить снисходительность к ее вкусам. — Может, кто-то из родных тебе поможет?
— Не знаю, — задумчиво отвечает она, проводя пальцами по своим блестящим черным волосам и роняя их обратно на высокий квадратный лоб. — Не хочу сейчас об этом думать, пока нет такой необходимости.
Я понимающе киваю, бездумно помешивая пластиковой ложечкой подостывшую кофейную смесь и наблюдая за тем, как повара-мексиканцы размашисто шлепают тестом для пиццы о свою рабочую стойку. Большинство моих знакомых, вышедших замуж, живут так же, как и прежде. Целыми днями они перемещаются туда-сюда между родительским домом и своей новой квартирой и исполняют дочерние и супружеские обязанности. Возможно, другого им и не надо; быть может, о такой жизни они и мечтали. Но для таких, как мы с Минди, подобной жизни недостаточно. Особенно для Минди. Она никогда не осядет и не превратится в домохозяйку.
Минди решительно встряхивает головой, словно прогоняя неприятные мысли, и ее лицо расцвечивает знакомая озорная улыбка, от которой в уголках глаз появляются морщинки.
— Обещаешь, что расскажешь все, что узнаешь на уроках для невест?
— Конечно, — хихикаю я. — Я иду на первый в воскресенье. Позвоню тебе потом.
Мое предчувствие оправдалось. Свадьбу для Минди организовали всего год спустя, и, как и все ее сестры, она вышла замуж за глубоко религиозного мужчину. Он плохо относился к светским книгам, и прятать их от него было труднее, чем от родных. Она перестала читать и с головой ушла в воспитание детей. Когда я в последний раз виделась с ней, прежде чем наши пути окончательно разошлись, у нее их было уже трое, и она была беременна четвертым. Она улыбнулась мне в дверях, придерживая малыша на бедре. «Такова воля Божья», — сказала она, глупо кивая. Я отвернулась и пошла прочь из ее дома с гадким чувством. Женщина в дверях не была той Минди, которую я знала. Прежняя Минди отстояла бы свою независимость. Она бы не сдалась и не смирилась с такой судьбой.