Как-то вечером я по привычке залезаю в ванну, включаю горячую воду и с удовольствием грею в ней свои вечно ледяные ноги. Но спустя несколько минут начинает казаться, что у меня горит все тело. Лицо, которое от воды довольно далеко, просто пылает огнем. Я выбираюсь из ванны и пытаюсь остыть, но не могу избавиться от этого чувства. Оно волнами поднимается у меня в груди и голове, и, поскольку я не понимаю, что происходит, мой пульс учащается. Через пару минут мой ужин поднимается по пищеводу и мощными фонтанами рвоты извергается в унитаз. Впервые в жизни меня рвет без ощущения, что я отравилась. Понятия не имею, почему это происходит, и некоторое время пытаюсь убедить себя, что что-то не так с едой, хотя на Эли она такого же эффекта не оказала. Он вечно твердит, что желудок у него железный.
Через некоторое время Эли возобновляет попытки. Раввины велели ему продолжать прилагать усилия вне зависимости от того, что говорят врачи. Наши жизни разделились на чистые дни и нечистые дни: две недели мы опасливо сближаемся, зная, что эти попытки тщетны, и еще две недели тщательно друг друга избегаем, стараясь не нарушать законов ниды. Такое чередование выбивает меня из колеи. Как только к концу двухнедельного отрезка натужного интима я начинаю приспосабливаться к новой тональности наших отношений, меня снова отбрасывает в состояние ниды, и я чувствую себя отвергнутой и нежеланной.
То, как Эли переходит от желания близости со мной к желанию быть как можно дальше от меня, кажется мне какой-то разновидностью психологических пыток. Я не могу понять, каковы его истинные чувства ко мне, когда он так легко переключается туда и обратно, заводится и остывает. Почему я не могу так собой управлять? Эли следует букве закона; кажется, что только к заповедям Божьим он испытывает настоящую любовь. Я желанна для него, только когда вписываюсь в рамки его праведной преданности Галахе.
Мои же чувства — хрупкие, пугливые создания; и, чтобы выманить их наружу, требуется время, но как только они наконец находят себе уютное местечко, их тут же отправляют обратно в изгнание. Вскоре я совсем теряю желание сближаться с мужем, потому что с ужасом жду дня, когда он опять оттолкнет меня. Я осознаю, что стала очень замкнутой; с каждым днем люди все сильнее отдаляются от меня, пока окончательно не превращаются в точки на горизонте. Мое собственное тело тоже живет отдельно от меня, и я могу совершать с его помощью разные действия, не чувствуя, что при этом присутствую.
Импульсивная рвота случается все чаще, и я обнаруживаю, что единственный способ ее избежать — это вообще ничего не есть. Меня не стошнит, если тошнить будет нечем. Отказываться от пищи легко, потому что аппетит окончательно меня покинул. При виде шоколадной плитки, некогда такой соблазнительной, у меня внутри все сворачивается. Поскольку я не способна есть, то теряю вес. Я осознаю это, только когда окружающие отмечают, что одежда, купленная пару месяцев назад, стала мне велика: юбки болтаются на бедрах, а манжеты не остаются на запястьях, а обвисают до костяшек. Раньше все посмеивались над моими пухлыми щеками — теперь же они впалые и бледные.