— Он староват для тюрьмы, — говорит Эли, и я прихожу в бешенство.
— Не слишком стар, чтобы растлевать детей, а для тюрьмы староват?
Хасиды кичатся своей сострадательностью[221] ко всем евреям. Что-то чрезмерна эта сострадательность, думаю я, если без разбора распространяется даже на тех, кто виновен в тяжких преступлениях. И все же именно такова любовь, которую, как утверждают хасиды, они испытывают друг к другу, — любовь безусловная, любовь неоправданная. В этой общине считается, что правосудие — дело небес; наша же задача — стараться жить в мире друг с другом. И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, — а если люди сей уговор не выполняют, оставьте это на волю Божью.
Каждую неделю Эли приглашает к нам на шабат разных людей. Мы устраиваем большое застолье, и я готовлю огромный чан чолнта[222] с мозговыми костями и щековиной, как любят все мужчины. Мне не лень как следует потрудиться, если к нам приходят гости. Слушать их разговоры куда интереснее, чем вести за столом натянутые беседы с мужем. Местные совсем не похожи на чопорное окружение, в котором я выросла. Большинство из них восстали против собственных семей и переехали сюда по той же причине, что и я, — чтобы сбежать от соглядатаев на каждом углу. Кроме того, живя в Эйрмонте, они больше не мозолят родителям глаза, постоянно напоминая им о том, что не собираются оправдывать их ожидания. Навещая родителей, они притворяются, что ведут все тот же благочестивый образ жизни, но здесь, в маленьком городке, никто за ними не следит и уж точно никто на них не доносит.
На этой неделе все, разумеется, обсуждают старого извращенца. Никто не верит, что он растлевал детей. Некоторые говорят, что на то были знаки, другие говорят, что знакомы с его детьми и что это невозможно. Мой сосед Йосеф говорит, что этот мужчина в юном возрасте выжил в холокосте, потому что в концлагере у него был покровитель из нацистов, у которого он якобы прибирался дома, а на самом деле постоянно подвергался домогательствам своего заступника. С его светлыми волосами и голубыми глазами немцам легко было закрывать на это глаза. Йосеф говорит, что поэтому он и стал растлителем, что нам следует его пожалеть. Я слышу все эти нюансы. Но не могу выбросить из головы те коробки, полные фотографий. Насколько ненормальным надо быть, чтобы делать такие снимки? Насколько тупым, чтобы хранить у себя такие улики? Что вынуждает человека этим заниматься? Но больше всего меня занимает вопрос о Галахе. В еврейском законе предусмотрено все. В Торе перечислены наказания за любое преступление, вне зависимости от его тяжести. Но как насчет насилия над детьми? Что насчет педофилии? Что