Меня предупреждают, что ни один раввинический суд не разрешит мне покинуть общину вместе с сыном. Даже если бы я продолжила соблюдать все законы, меня все равно сочли бы недостаточно набожной для воспитания собственного ребенка. Мне рассказывают о подобных случаях, называют имена женщин, которые потерпели поражение, но эти комментарии меня не пугают. Я знаю, что я не такая, как эти женщины, что во мне есть то, чего не было в них. Не знаю как и не знаю когда, но однажды я буду свободна — как и Ици. Он сможет пойти в обычную школу и читать книги, не остерегаясь, что его за этим застукают. Подсознательно я уже начала прощаться с людьми и укладом своей жизни, как будто бы собралась умирать, хотя у меня даже нет четкого плана. Я твердо убеждена, просто нутром чую, что мне не суждено тут остаться.
В последний раз я навещаю Баби и Зейде в марте 2009 года во время празднования Пурима. Я все еще не уверена, удастся ли мне действительно покинуть общину, но решаю, что на всякий случай, если я все-таки соберусь уйти, оборвать связи лучше раньше, чем позже.
Дом, в котором я выросла, разваливается на части. Не знаю почему — то ли у Баби и Зейде больше нет денег, то ли им просто уже не хватает энергии, чтобы обеспечивать этому зданию уход, которого оно требует. Мне грустно, что такому красивому «браунстоуну» с такой богатой историей суждено просто сгнить. Какое совпадение: фундамент моей веры вот-вот обрушится — как и фундамент дома моего детства. Я воспринимаю это как еще один знак, что я на том пути, который давным-давно был избран для меня высшей силой. Бог хочет, чтобы я ушла. Он знает, что я создана для другой жизни.
Краска на стенах облупилась, а линолеум на лестнице полностью истерся во многих местах. Баби хочет продать дом девелоперу, который уже предложил за него семизначную сумму, но Зейде слишком горд, чтобы упустить контроль над лучшей инвестицией, которую он когда-либо совершал. Он пытается понять, как использовать эту ситуацию в свою пользу.
Я уже вижу, что с некоторыми вещами и прощаться не придется, потому что их больше нет. Баби и Зейде, которых я помню с детства, очень сильно постарели. В Баби больше нет прежней кипучей энергии; она ходит медленно и тяжело, у нее потерянный вид. Зейде стал еще более рассеянным; его речи недостает живости и остроты, которыми она полнилась, когда он был помоложе. Все, что я любила в детстве, превратилось в прах.
Отец заваливается в разгар трапезы в честь Пурима — глаза налиты кровью, он очевидно пьян. Увидев меня, он движется в мою сторону, и я нервно сглатываю в ожидании его громкого приветствия. Вместо этого он тяжело наваливается на меня, видимо пытаясь обнять, и обхватывает меня за шею рукой. Мне тяжело, и хватка сжимается. Кажется, будто он душит меня, и спиртным пахнет так сильно, что мне нечем дышать. Из-за его неопрятности я тоже чувствую себя грязной — в том смысле, от которого не отмоешься. Я буду рада избавиться от своих обязанностей по отношению к нему; в жизни не понимала, почему должна была играть роль дочери для того, кто никогда не пытался быть мне отцом.