Эли молча наблюдает за этой сценой, и в кои-то веки мне хочется, чтобы он вмешался и повел себя как мужчина, может, хотя бы отвлек отца, вместо того чтобы дать мне отбиваться от него самой. Когда отец уходит, он изумленно смотрит на меня открыв рот, но я сохраняю равнодушный вид.
До чего странно смотреть на большой стол в столовой, ломящийся под весом блюд с копченым мясом и графинов с вином, на людей, которых я зову семьей — теток, дядек и всех их детей, — и думать, что, возможно, через год о них останутся лишь смутные воспоминания. Они явно воспринимают мое существование как данность, и сейчас я такая же, как они: замужем, с бременем в виде маленького ребенка, придавленная париком на голове. Я на привязи — во всех возможных смыслах. На самом же деле все эти ограничения только в голове, и, поскольку мой разум нельзя связать, а моим мечтам — убавить яркость, никакие препятствия не смогут гарантировать мою безмолвную покорность.
Интересно, что они будут говорить обо мне, когда я уйду из общины. Изобразят ли, что глубоко шокированы, или заговорщически будут кивать и уверять, что всегда знали, что у меня не в порядке с головой? Дефективная с самого рождения — чего еще от меня ожидать?
Женщины из программы для взрослых в колледже Сары Лоуренс вместе ходят обедать после занятий. В большинстве своем это белые, обеспеченные женщины в возрасте тридцати-сорока лет, которые могут позволить себе тратить заоблачные деньги на учебу и сумки Prada. Я среди них аномалия — молодая мать двадцати одного года, которая каждый раз натягивает в машине одну и ту же пару джинсов, с волосами, не привычными к солнечному свету.
Я обнаруживаю, что в светском мире люди точно так же меркантильны. Помню девочек, с которыми ходила в школу в детстве, одетых в туфельки Ferragamo и костюмчики Ralph Lauren, подогнанные так, чтобы соответствовать правилам приличия. Я и сейчас мечтаю о подобных статусных вещах, разве что теперь понимаю, что эти вещи задают тот уровень признания, какого мир никогда мне не выказывал.
Иногда, если у меня есть время, я хожу обедать вместе с однокурсницами и молча слушаю описания их жизней, разговоры о шикарном отпуске, переживания о частных школах для детей, жалобы на стоимость членства в спортзалах и задаюсь вопросом, будет ли у меня когда-нибудь возможность жаловаться на то же самое — на мужа, который слишком много работает, на слишком большой дом, за которым тяжело следить, на полеты в Европу, утомительные даже в бизнес-классе.
Уж конечно, у заурядного человека вроде меня нет большого будущего. Какая жизнь ждет меня в светском мире, если я уйду из общины и сброшу видимые части своей хасидской личности? Мать-одиночка, которая пытается растить сына в самом дорогом городе мира, без подмоги в виде родных, без мужа, способного вынести мусор, без единого отложенного доллара и без продовольственного талона в кармане. Я обещаю себе, что, если и когда уйду, я не посажу свою семью на пособие, как матери в моем прежнем мире, рожающие больше ртов, чем способны прокормить, вынужденные обменивать купоны WIC