К ноябрю 2009 года я написала где-то 20 000 слов; большая часть работы по-прежнему была еще впереди. Мне было двадцать три года, и я никогда раньше не писала ничего ощутимого — ни газетной заметки, ни рассказа. Меня посещало чувство, что я поставила перед собой невыполнимую цель.
Книга была частью куда более значительного плана, и без нее было не обойтись, раз уж я по-настоящему решилась начать новую жизнь вместе с сыном за пределами своей общины. Шумиху, которую она поднимет, можно будет использовать как инструмент, объяснял мой адвокат, как рычаг давления на тех, кто в обычных условиях лишил бы меня права голоса и, соответственно, возможности на что-то повлиять. Все это было затеяно ради того, чтобы убедить общину отпустить меня, уверить, что за меня не стоит бороться.
Естественно, я понимала, как мне повезло заключить контракт в таком юном возрасте и с полным отсутствием опыта. Но я помню, как думала, что, будь у меня возможность выбирать, я бы стала писательницей, только как следует к этому подготовившись. Позже я узнала, что как следует подготовиться к писательству невозможно — можно только сесть и писать. Но в тот момент причины практического характера перевешивали, поэтому писательство вышло не столько актом самовыражения, сколько плетением веревочной лестницы, которая вывела меня на свободу. Это не настоящее писательство, думала я. Настоящим писательством не занимаются ради выживания — и мои читатели наверняка заметят разницу.
И все-таки в тот ветреный осенний вечер за неимением занятия получше я открыла ноутбук и начала печатать, убеждая себя сделать что смогу, а остальное отдать на откуп судьбе. Тем вечером я писала совсем не то, что планировала, и не следовала строгой хронологии, которой требовал сюжет. Я просто погрузилась в детские воспоминания и писала так, словно снова оказалась в том времени. Затем я погрузилась еще в одно воспоминание, за ним — еще в одно, и процесс пошел естественным образом: я смогла отключить ту часть себя, которая была сосредоточена на сюжетных линиях, главах, персонажах и всем остальном, чему меня учили в колледже на занятиях по писательскому ремеслу. Я просто доверилась некоему давно забытому внутреннему голосу. И, когда четыре часа спустя я подняла голову, уже была полночь, и половина моей рукописи была готова.
Я работаю над своим первым романом на немецком и спустя все эти годы по-прежнему неделями, если не месяцами, дожидаюсь, когда меня снова посетит этот фантом, проживаю отрезки времени, когда сесть за текст — значит застрять в своем логическом уме, застрять за плетением историй, словно веревочных лестниц, пока не возвращается он — или скорее она, и только пальцы мои лихорадочно носятся по клавиатуре, а все остальное цепенеет словно в трансе. Время останавливается, и я чувствую, будто парю вне себя. Этот фантом еще не раз возвращался — не так часто, как мне бы того хотелось, но со временем на меня снизошло понимание, что она-то всегда рядом и наготове, а вот я не всегда готова терпеть ее присутствие. Все потому, что она родом из прошлого, а нынешняя я изо всех сил стараюсь жить в настоящем и не обременять себя мыслями о прошлом. Обе мы — одна потерянная, другая обретенная — до сих пор учимся работать сообща во имя хороших историй.