», — произнес он: я могла идти. Я постаралась выйти из магазина с невозмутимым видом и, только удалившись от него на квартал, запрыгала от неописуемого счастья. У меня тряслись коленки, пока я ехала в Вильямсбург на автобусе, упиваясь запретным восторгом от свершенного. Само собой, всем было понятно, что я напроказничала. На передних сиденьях автобуса сидели мужчины
[53], к счастью смотревшие в другую сторону, а вот женщины в платках и толстых колготках с видимым неодобрением разглядывали меня и внушительный сверток на моих коленях.
Я шагала по Пенн-стрит на дрожащих ногах, заряженная смесью ужаса и триумфа, и прижимала к груди свою ношу в оберточной бумаге. Я избегала взглядов прохожих, опасаясь встречи с любопытствующими соседями. Вдруг кто-то спросит, что это у меня в руках? Я обходила стороной мальчишек на виляющих велосипедах и подростков, толкавших скрипучие коляски с младшими братьями и сестрами. В этот душистый весенний день на улице было полно народу, и на то, чтобы преодолеть полквартала, ушла, кажется, целая вечность.
Дома я быстро спрятала книгу под матрас, на всякий случай затолкав ее поглубже. Я разгладила простыню и одеяло и расстелила покрывало так, чтобы оно свисало до самого пола. Я села на краешек кровати — внезапно меня захлестнуло чувством вины и словно пригвоздило к этому месту.
Мне хотелось забыть, что этот день вообще случился. Весь шабат книга жгла меня сквозь матрас, то укоряя, то взывая ко мне. Я игнорировала ее зов: слишком опасно, слишком много людей вокруг. Что сказал бы Зейде, если бы узнал? Уверена, даже Баби пришла бы в ужас.
Воскресенье обволакивает меня, словно запечатанный креплех: уютный, ленивый день с секретной начинкой. Нужно только помочь Баби с готовкой, а потом в моем распоряжении останется еще целых полдня. Баби и Зейде приглашены на бар-мицву[54] моего двоюродного брата, что для меня означает как минимум три часа никем не нарушаемого уединения. В морозилке есть кусок шоколадного торта, и я не сомневаюсь, что Баби с ее дырявой памятью его не хватится. Ну разве не прекрасный рисуется день?
После того как на лестнице затихает звук тяжелых шагов Зейде, я смотрю из окна своей комнаты на втором этаже, как мои родные садятся в такси, а затем вытягиваю книгу из-под матраса и с благоговением кладу ее на стол. Ее страницы из полупрозрачного пергамента заполнены убористым текстом: словами Талмуда в оригинале, их английским переводом и комментариями раввинов, которые располагаются в нижней части каждой страницы. Больше всего мне нравятся комментарии — записи бесед древних раввинов о каждом священном изречении в Талмуде.