Пожарная служба выставляет машины на каждом перекрестке, чтобы следить за кострами, и пожарные стоят, лениво облокотившись на бока своих машин, и наблюдают за происходящим с отстраненным видом. Для большинства из них охрана наших мероприятий уже привычна, и некоторых, кажется, раздражает регулярная необходимость приглядывать за нашей общиной. Они не проявляют к нам дружелюбия, потому что мы не проявляем его к ним. Мне бы хотелось пообщаться с кем-нибудь из них, но местные меня заметят. Такое поведение сочтут ужасно неприличным.
Так что я их просто разглядываю. У них громоздкая униформа, которая висит на их фигурах, но лица их чисто выбриты — яркий контраст по сравнению с лицами, которые я привыкла видеть вокруг. Их глаза, столь холодно наблюдающие за обстановкой, ясные и яркие и не скрыты за толстыми очками или шляпами. Если я буду долго смотреть на одного из них, то, возможно, он посмотрит на меня в ответ, размышляю я. Этим я и занимаюсь, мечтая схлестнуться с ним взглядами, но он об этом не подозревает. Ему не понять, что за мысли посещают меня за маской, которая делает меня похожей на всех вокруг. В кои-то веки это я сливаюсь с толпой.
Наблюдая за этими гладкощекими пожарными, я ощущаю сильное и отчаянное желание преодолеть лежащую между нами пропасть. От этого у меня горит лицо и жарко в груди, как если бы пламя костров пожирало меня изнутри. Если бы окружающие узнали о моих чувствах к этим гоям, работающим за нас, они пришли бы в ужас, и даже мне самой стыдно за свое необъяснимое влечение. Нет ничего опаснее, чем гой, но меня тянет к их загадочному и чужому миру, такому близкому и такому далекому от моего.
Пожарные не видят во мне то, что я вижу в них. Для гоев, с которыми я познакомлюсь позже, моя очарованность их миром останется непостижимой. Но то болезненное, жгучее желание будет преследовать меня многие годы, разгораясь всякий раз, стоит мне столкнуться взглядом с мужчиной, чья линия челюсти лоснится после свежего бритья, чьи глаза, не замаранные тенью меховой шляпы, смотрят прямо в мои без отвращения или стыда.
В июне жара приходит раньше обычного; она сочится росой и стекает с листьев разросшихся кленов, выстроившихся вдоль улицы. Зейде спускается в сад, чтобы срезать цветы для Шавуота — традиция велит украшать дом цветами и папоротниками в память о том, как бесплодная гора Синай расцвела в этот самый день. Пока Зейде щелкает секатором под пухлыми розовыми розами и нежными ирисами, Баби наблюдает за ним с крыльца, призывая его к осторожности и горюя о том, что сад ее лишается цвета. Зейде не вполне осознает, как радуют ее цветы — но только когда растут в земле. Через день-другой эти красивые цветы, жестоко лишенные жизни, бессильно увянут. Для чего же нам сад, говорит Зейде, если не для того, чтобы чествовать Тору?