В Шавуот мы едим сливочный чизкейк со сладким коржом из печенья и треугольные креплех с творожной начинкой, которые Баби достает из морозильника и поджаривает в топленом масле на сковородке. Выждав полчаса, мы принимаемся за мясные блюда — нарезку из копченой индейки, приправленную красным коктейльным соусом, куриные окорочка, тушенные с карамелизованным луком, и печеночный паштет. Разделение по времени молочных и мясных блюд несет символическое значение: на горе Синай евреи договорились соблюдать все законы Торы, даже те, что требовали значительных уступок — и одним из них был завет разделять молоко и мясо. «Исполним и услышим», — сказали евреи на горе Синай в обратной последовательности, дабы продемонстрировать слепую веру, которой, как считает Зейде, мы до сих пор должны гордиться. Все мы были на горе Синай, говорит Зейде, когда трапеза заканчивается и все хлопают себя по набитым животам. В мидраше[104] сказано, что все еврейские души присутствовали при даровании Торы избранному народу, и это значит, что, даже если мы того не помним, мы там были и согласились принять на себя ответственность за то, что были избраны. Вот почему, продолжает свою лекцию Зейде, отказ любого из нас соблюдать какой-либо закон означает, что мы лицемеры, поскольку мы присутствовали там, когда обязательство было взято. Для еврейских душ нет исключений.
Я гадаю, сколько же лет должно быть моей душе, если она побывала на горе Синай. Почему я тогда согласилась — не хотела выделяться? Это было бы на меня похоже — побояться вслух выразить несогласие.
И все же контракт, который мы так давно заключили с Богом, совсем не тот, что Зейде заключил с ребе пятьдесят лет назад. Когда Сатмарский Ребе объявил о своих планах основать кеилу[105] — общину в Вильямсбурге, Зейде поклялся в верности ее принципам еще до того, как узнал, что это подразумевает, и, поступив так, привязал всю свою семью и все ее последующие поколения к этой общине. В Европе родные Зейде жили иначе. Они не были радикалами; они были образованными людьми, у которых дома были деревянные полы и персидские ковры, и свободно путешествовали по всему континенту.
Это ребе решил, что мне нельзя читать книги на английском или носить вещи красного цвета. Он изолировал нас, сделал так, чтобы мы никогда не смогли смешаться с внешним миром. Если я не присутствовала во время заключения этого соглашения, то почему до сих пор обязана следовать всем этим правилам? Неужели Зейде и правда ждет, что я буду ходить в тени ребе так же слепо, как ходил он, когда ему, как и всем уцелевшим, было страшно и одиноко и на всем белом свете больше негде было укрыться?