С недавних пор лагерь делится на две части: одна — для тех, кто происходит из семей, поддерживающих Залмана Лейба, младшего сына Сатмарского Ребе, другая — для тех, чьи родители выражают поддержку Аарону, старшему сыну[117]. Оба борются за право возглавить династию, когда нынешний ребе скончается, и затянувшаяся битва уже приняла нехороший оборот.
Голда живет в лагере ароинов (как мы их называем), поэтому мы, хоть и учимся обычно вместе, не можем повидаться все лето. Она приезжает на мой день рождения, и, когда она выходит из большого кондиционированного автобуса, который останавливается во всех хасидских поселениях и лагерях в Катскилл, мы уходим как можно дальше от топанья и хлопанья, доносящихся из домиков, чтобы поболтать без свидетелей.
Мы углубляемся в ган йегуда[118], широкое поле перед лагерем, где траву оставляют высокой, чтобы она закрывала обзор, хотя лагерь находится в Керхонксоне, штат Нью-Йорк, и до ближайших наших соседей миль двадцать. Мы с Голдой сидим в траве, скрестив ноги кренделем, и плетем венки из сорняков, и все пальцы у нас в зелени от былинок. Мы обе ненавидим лагерь. Мы ненавидим орать во всю глотку безо всякой на то причины. Мы ненавидим весь день играть на раскаленном бетоне в игры, которые изобретают для нас вожатые. Голда сочиняет песни. Я веду дневник. Мне бы хотелось петь, как она, или хотя бы выглядеть, как она, с ее темно-оливковой кожей и теплой красивой улыбкой, от которой ее скулы округляются сияющими холмиками, а зубы блестят как бриллианты на солнце. Голда хорошенькая, несмотря даже на то, что на лбу у нее начали появляться прыщи. Я думаю, что жизнь у нее будет сказочная, что все у нее будет замечательно, просто потому, что у нее такое лицо — лицо девушки, которой уготована потрясающая судьба.
В какой-то момент в этом поле я проваливаюсь в дрему, и слова Голды текут китайской каллиграфией где-то на заднем плане моих снов, а затем угасают. Солнце обжигает ткань моей одежды, а одежда обжигает меня. Металлическая молния у меня на юбке раскаляется. Голда засыпает рядом со мной. Сквозь прикрытые веки я смотрю, как ее спутанные с травой черные волосы блестят на солнце. Я чувствую, как в ногу меня кусает муравей — больно, но не как комариный укус, а как щипок крошечным пинцетом, — и чешусь. Я ощущаю, как кровь струится по ноге и просачивается сквозь колготки, и материя моментально засыхает в жесткую корку.
При звуке ревуна мы обе вскидываемся. На поле пусто, как и на парковке позади него. Весь лагерь в главном домике наблюдает за игрой в