Что еще, по ее мнению, мы могли там делать, гадаю я. У меня голова кругом идет от попыток понять, в чем она нас обвиняет.
Голда тоже сбита с толку. Мы обе напуганы.
Я начинаю плакать, выдавливая слезы из глаз, что не так-то просто, учитывая текущую погоду. У меня талант плакать по заказу, и вскоре я перехожу к завываниям. Их лица заметно смягчаются, когда мое искреннее раскаяние становится очевидно.
— Послушайте, — говорит миссис Хальберштам, — если хотите поговорить, посидите за столиками для пикников возле столовой. Почему бы там не поболтать? Будьте хорошими девочками и смотрите больше не попадайтесь нам одни на ган йегуда.
Мы с Голдой поскорее оттуда уходим и садимся за один из столиков, поглядывая, наблюдают ли они за нами. Когда они сворачивают в сторону, мы одновременно выдыхаем с облегчением. Я сижу напротив Голды, заламывая руки у себя на коленях. Мы молчим. Кажется, что нашу дружбу только что осквернили. Мы обе осознаем, что нас в чем-то обвинили, но не до конца понимаем, в чем именно. Мы знаем, что это нечто ужасное, но как мы можем оправдаться от обвинения, сути которого не понимаем? Радостное настроение, в котором мы пребывали прежде, испарилось.
Голда уезжает домой в тот же день вместе с другими девочками, и до конца лета я больше не получаю от нее вестей. Но, когда кто-нибудь снова зовет меня сходить вдвоем на ган йегуда, я вежливо отказываюсь и начинаю подумывать, что, может, и правда кто-то из девочек ходит туда с иными целями, кроме как побыть в тишине и покое. Все же это действительно единственное место в лагере, где можно побыть без свидетелей.
Лейеле умоляет меня вернуться на старое место. Мы можем быть особенными подружками, говорит она и обещает защищать меня, потому что она крупная девушка и все вокруг боятся ее грубой силы. Даже в голосе ее звучит мощь и угроза.
За две недели до конца смены север штата Нью-Йорк наводняют тучи крошечных мошек — это результат сильных дождей, вылившихся на долины. Наша территория в осаде: рой мошкары налетает на нас, словно чума. Они забиваются в наши рты и носы, мы дышим ими. Одна мошка попадает мне в глаз, и он воспаляется. Я просыпаюсь с плотно склеенными веками, и, чтобы разлепить их, мне приходится оттирать зеленый гной теплой влажной тряпочкой. Глаз смотрит на меня в зеркало, красный и опухший, мечтающий ретироваться обратно в свой кокон и страдать там внутри.
Я вспоминаю о десяти казнях, которые Моисей наслал на египтян[120]. В школе нам рассказали, что фараон был готов отпустить евреев уже после первой (наказания кровью), но Бог намеренно всякий раз ожесточал его сердце. Только так — наслав десять казней египетских, каждая еще невероятнее и страшнее, чем предыдущая, — Моисей смог продемонстрировать истинное могущество Ашема.