III. Нравы и обряды сект, от которых вдохновлялась доктрина
Необходимо остановить внимание на нравах и обрядах растленных сект, исключительный культ которых являлся поклонением богу материи: эти нравы объясняют нравы Тамплиеров и кощунственные практики, им вменяемые. И если клевета смешалась со справедливыми обвинениями, целью которых со стороны их врагов представлялись вышеуказанные секты, в этом нет ничего невероятного. Тайна, окружавшая их собрания, их доктрина, возводившая принцип зла в ранг бога, почтение, засвидетельствованное по отношению к нему, этого вполне довольно, чтобы объяснить ужасные подозрения, тяготевшие над ними со стороны современных им правоверных христиан, подозрения порой абсурдные, часто запечатленные страстным преувеличением и слишком часто стоившие жизни тем, кто их вдохновляли. Не было ли все ложным в этих убийственных для людей подозрениях, и заслужили ли их секты, ставшие их жертвами?
Различие, установленное нами только что между двумя большими течениями, которым были послушны дуалистические системы, частично соответствует этим вопросам. Доктрины обладают своей логикой, толкающей их извлекать крайние последствия из принципов, даже наиболее оскорбительные, как для индивидуального достоинства, так и для общественного порядка. Ветвь чистого катаризма, посвященная умерщвлению плоти, посту, воздержанию, превозносившая дух и опускавшая материю, устремлялась прямо к аскетизму; противоположная ветвь, разделявшая идею, что тело бессильно повредить душу, должна была завершаться самым мерзостным сенсуализмом. Это заблуждение создало фундаментальное различие, которое современные авторы, впрочем, весьма эрудированные, привели к трактовке в качестве клеветнических наветов всего того, что церковные писатели нам передали об отвратительных нравах еретиков их времени. Сами церковные писатели, неспособные делать отличия между разными сектами, слишком близкими фактами, чтобы о них хорошо рассудить, не обладали путеводной нитью, чтобы ориентироваться среди смятения гетеродоксальных верований, и включали их вперемешку в одни и те же обвинения. Более просвещенные и более удаленные от событий, нежели они, сегодня мы можем сразу разглядеть, какое основание имелось в этом инкриминировании, и к кому надлежало его применять. Конечно, не ко всем Катарам, на чем настаивает Ален[1020], и даже не к фракийским Богомилам, как можно заключить из Пселла[1021], но к одним Люциферианам, совершающим свои отвратительные поступки против религии и нравственности, о чем показывают столько письменных свидетельств. И должно ли в этих обвинениях учитывать легковерность времен и страсти, обуреваемые обвинителями?