— Я. Она суфлировала.
— Ага… Ну расскажи, как всё там было, — Генрих взял ещё одну дольку лимона. — По порядку и в деталях.
Америка начал говорить. Негромко, усталым голосом. Подробно рассказывал, не опуская подробностей. Про меню, кто что заказывал, кто где сидел. Генрих слушал внимательно, иногда спрашивал, уточняя. Америка отвечал.
— Нет, узбек отказался пить.
— Да, Кармен отработала легенду.
— Нет, он не просил открыть другие коробки.
Он говорил, а перед моими глазами появлялись картинки. Не кино, скорее комикс. С отчётливым контуром лиц, с убедительной грацией жестов. Теперь стало ясно, что и скандалисты за соседним столом, и милиционер были ряжеными. И, конечно, были сообщниками узбека. Скорее всего, официант тоже был в сговоре с ним.
Чётко, будто на фото со вспышкой, я вдруг увидела, как узбек выдернул салфетку из-под моей руки. Выдернул, расправил и завернул в неё деньги. В мою, девственно чистую, салфетку. А после отдал мне пачку, завёрнутую в грязную салфетку — свою. Но ведь я не спускала с денег глаз. В какой момент ему удалось подменить один свёрток другим?
Америка закончил рассказ. На блюдце остались две лимонных попки. Генрих поднёс стакан к губам, сделал глоток, поморщился.
— Остыл совсем…
— Генрих, — начал Америка, — слушай…
— Да нет, — перебил его Генрих ласково. — Это ты слушай. И ты.
Он подмигнул мне.
— Вы, ребята, должны мне десять косарей, — голос был почти нежный. — Десять тысяч рублей — понятно?
— Генрих, погоди… — Америка растеряно растопырил пальцы. — Какие десть? Откуда? Ведь чемодан был с пустыми футлярами, единственные настоящие часы… так вот они, вот! Кармен, где они?
Я совершенно забыла, часы так и болтались на моём запястье. Америка повернулся ко мне, расстегнул браслет. Я успела заметить, как тряслись его руки.
Америка бросил часы на стол перед Генрихом.
— Вот! Какие десять штук? Пустые футляры и старый чемодан? Ты что?
Генрих взял часы, хрусталь вспыхнул, радужные зайчики побежали по стенам и потолку. Дальнейшее произошло молниеносно: Генрих привстал, мягко и пружинисто, как кошка. Удара я не видела, но видела как Америка дёрнулся и медленно согнулся пополам. Держась за живот, он упал на колени. Сгорбившись, застыл. Можно было подумать, что он молится.
Генрих подошёл к нему. Наклонился и положил ладонь на его затылок.
— Повторяю — десять тысяч. Урюк не тебя кинул — меня. Это была моя операция. И правила тоже будут мои. Неделю даю. Сегодня что у нас?
Он посмотрел на меня.
— Какой у нас сегодня день?
Я не помнила, беззвучно пожала плечами.
— Среда сегодня, — сказал Генрих, гладя Америку по голове. — Точно. Среда. После среды — счётчик. По пять в день.