Эти искусственные роды мало чем отличаются от обычных, разве что тут плод меньше. Иногда солевой раствор не убивает плод и ребёнок рождается живым. Не знаю, мне приснилось или медсёстры говорили на самом деле, что мой ребёнок остался жив, только среди ночи я выбралась из палаты и пошла его искать. Нашла в подвале. Они уже убили его. Три свёртка на полу. Из запеленали в тряпки, туго, точно они могли вырваться. Я не знала, который мой, потрогала тот, что в середине. Твёрдый и холодный.
— Как замороженное мясо. Очень странно — он же должен быть мягкий… ребёночек…
Замолчала.
Америка руками сжимал голову, будто пытался сплющить череп. Костёр догорал, по малиновым углям пробегало пламя, вспыхивало, но тут же бессильно гасло.
— Когда меня выписали, мать была уже совсем плохая. Весила сорок килограммов. По всей квартире стояли миски, тазы и кастрюли с водой. Мать её фильтровала, пропуская через марлю с углём. Была уверена, что водопроводная вода отравлена, что туда добавляют яд, который медленно нас всех убивает. То же касалось и продуктов. Покупала только картошку у «проверенной старухи» на Тишинке.
Я говорила, но уже тише, уже медленней. Кураж мой выдохся, голос осип. Я хотела рассказать ему как она умерла — моя мать. О том странном чувстве, что я испытала, когда это случилось. Но, главное, про тот зазор между «до» и «после».
Мы сидели в тёмной комнате, телевизор она больше не включала из-за радиации. Лампочки испускали электромагнитные волны, которые разрушали лейкоциты в крови, поэтому свет зажигался лишь в экстренных случаях. Я сидела на диване, мать лежала рядом, поджав ноги и положив голову мне на колени. Спина затекла и ныла всё сильней, но я не шевелилась. Через ткань халата я чувствовала её ухо, маленькое, почти детское и совсем холодное. Она что-то пробормотала, потом вздохнула. Мне тогда показалось, темнота в комнате вдруг сгустилась и стала материальной.
Я сидела не двигаясь.
Время остановилось, я очутилась в безвременье — на стыке между «до» и «после». Между «до» и «после» был зазор, едва приметная щель. Матери удалось проскользнуть в ту прореху, я же всё ещё оставалась слишком живой для такой уловки. Неподвижность моего тела гарантировало если не спасение, то отсрочку — так олень застывает камнем, едва почуяв хищника. Я знала, что стоит мне пошевелиться и время тут же рванёт вперёд, в будущее. В страшное и тёмное, вроде той черноты, которая постепенно наполняла комнату и уже подбиралась к моим коленям.