— Как ты меня нашла? — спросил звонарь.
— Нашла… — и тихо добавила. — И не только тебя.
Он понял тут же, втянул голову, сгорбился и сцепил пальцы. Точно ожидая удара.
— Так он жив? Я надеялся…
— Зря, — перебила я. — Жив. И обитает, кстати, тут неподалёку. Час на машине.
Звонарь растерянно повернулся ко мне. В глазах страх, слева на лице — багровый ответ, справа — фиолетовая тень. Ну, вылитый мученик в аду с картины Караваджо, — фыркнула Ида, она явно изнывала от столь длительного молчания.
— Погоди-погоди, ну ещё минутку, дай мне с ним закончить, — попросила я.
— Как скажешь, сестричка, — неожиданно покладисто ответила Ида.
Здоровой рукой звонарь жал свою изуродованную кисть, точно пытался сломать оставшиеся три пальца.
— Я… Всё… Сделаю… Сама, — сказала, акцентируя каждое слово. После небрежно добавила, — ты, как и в тот раз, будешь просто смотреть.
— Не-ет… — прошептал он. — Нет. Нет-нет. Нет!
Тут его прорвало, он не просто начал говорить, он затараторил, торопливо и сбивчиво, как тогда — миллиард лет назад — в другой вселенной, в другом измерении, в другой реальности. Нечто похожее на чудо происходило на моих глазах: сквозь корявую маску мужика, сквозь харю неведомой деревенщины, сквозь путаницу морщин и бороды, начали проступать, сперва почти неуловимые, как стремительный эскиз лихого рисовальщика, знакомые линии — изгиб губ и надбровных дуг, строгая линия носа, а вот и глаза. Тени и блики закончили трансформацию. Да, передо мной сидел он — мой бывший друг, мой одноразовый любовник, мой бескорыстный Иуда — подлец, трус и циник по кличке Америка.
— Ну зачем, зачем, господи? — он уже кричал в полный голос. — Какой смысл? Ну убьёшь ты его — и что? Что изменится? Легче тебе станет? Или прошлое таким макаром изменится? Нет! Нет и нет! Только хуже будет, только хуже.
— Хуже? — спросила я насмешливо. — Хуже уже некуда.
Он вскочил. Неожиданно пнул сапогом по костру. Угли взорвались весёлым фейерверком.
— Убить! — заорал. — Это ж не в угол нассать! Что ты в этом понимаешь? Убить! Посмотри на себя — ты же старая тётка! Тётка! Что там у тебя — парабеллум? Или кинжалом будешь колоть? Как? Ну как? Как?
Голос поднялся до фальцета. У Америки всегда прорывался такой вот бабий голосок, когда он бесился. Мне стало смешно. Даже борода выглядела фальшивой, слишком косматой и чересчур разбойничьей, теперь она казалась даже не бородой, а крашеной бутафорской паклей.
— Заткнись! — рявкнула я. — Хватит орать!
Он послушно замолчал.
— Мне одной с трупом несподручно будет, — сказала. — До машины тащить. Потом из машины. А вдвоём — пара пустяков. За руки, за ноги…