— Я не твой исповедник, — ответил исповедник. — Только ты можешь простить сам себя.
Пальцы писателя царапали пепел. Пепел был все еще теплым. Он опустил своё лицо и поцеловал слабые дуновения, думая о своей любви и каким ярким она позволяла ему видеть мир.
— Ты можешь оставаться здесь вечно, если хочешь. Но где в этом истина?
Глаза писателя расширились; это был хороший вопрос. Его утрата сделала его лицо влажной пепельной маской; а на вершине, выше постамента, исповедник медленно откинулся назад и начал смеяться. Смех вырвался наружу, как стая черных птиц.
Так в этом была суть самопознания? Быть осмеянным? Он ожидал неоспариваемой проницательности, но не насмешки и унижения. Он ожидал благословений.
Он ожидал ответа на его абсолютный вопрос и теперь был сломлен, чтобы иметь смелость и отважиться спросить.
— Это твое собственное притворство гложет тебя, — заметил исповедник.
— Я знаю, — ответил писатель.
— Это твоё тщеславие и всё, что ты заслужил. Ты позволил эгоизму и жалости к себе ослепить себя.
— А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я, БЛЯДЬ, ЭТО ЗНАЮ, ОБСИДИАНОВЫЙ УБЛЮДОК С КАМЕННЫМ РЫЛОМ! — внезапно закричал писатель, поднимаясь и брызгая слюной. — А ТЫ НЕ ДУМАЕШЬ, ЧТО Я ЗНАЮ?
Но голос исповедника стал милосердным, утопая в мягкой субоктаве.
— Ты создал потерю из выигрыша — голема, сделанного из глины твоими собственными руками. Создатель уничтожен тем, что он сделал.
Что есть истина? подумал писатель с отвращением. Что есть истина на самом деле? Мысли кровоточат через стебель его разума. Были ли на самом деле эгоизм и жалость к себе? Он бы сделал что угодно для неё. Что угодно. Он бы отрезал от себя куски ради неё.
Тишина долины нисходит… как смерть. Этот ужасный контраст против полноты писательского откровения: истинность его любви и всё видение, данное ему любовью, видение в широчайшем и самом загадочным смысле. От этого контраста ему хочется наблевать прямо туда, на мраморно-чёрные ноги исповедника. Да, контраст. Любовь всего мира против всех его потерь. Он видит прекрасные цветы, выброшенные в ямы экскрементов. Он видит наполненные слизнями тела и бездомную гниль, умывающуюся на пляжах невинности, белые пески и растянутые коричневые тела, мёртвых голодавших детей, найденных изнасилованными в водопроводных трубах, и эсэсовцев, ловящих детей на штык в концлагере «Бельзен».
— И это все? — всхлипнул писатель.
— A ты как думаешь?
— Я не знаю, что думать, чёрт возьми!
— Тогда загляни за всё это! Если ты достаточно восприимчивый, если ты умён, ты сможешь увидеть что-нибудь. Скажи мне, что ты видишь.