Они ехали вдоль реки, и Роксана рассказывала в микрофон о паводках, шлюзах и лесопилках; потом за окнами потянулась куда менее привлекательная промзона. Кот, который так и удерживал за собой занятое с самого начала место в заднем углу, фотографировал все подряд, как обычно. Роксана села. Какое-то время ехали в молчании – Ролан в кои-то веки смиловался, забыл включить радио.
– А это чего такое? – спросил вдруг Вальтер Шмитт, указывая на какое-то длинное серое строение по левую сторону, у самой воды. Перед ним были припаркованы два зарешеченных грузовика.
– О, ничего интересного… – отвечала Роксана, и все заметили, как она смутилась.
– А все-таки? – настаивал Вальтер Шмитт, который был не из тех, кто удовлетворяется уклончивым ответом.
– Это… это городские бойни.
Все взгляды обратились на серое строение и не отрывались от него, пока оно не скрылось из виду. Никто не проронил ни слова. Ролан включил радио.
Подарок белкам-юбилярам Кларисса преподнесла после ужина. Выбрала она керамическую вазу, дизайна, надо сказать, чудовищного, однако «серебряные» влюбленные были до того тронуты, что и все, заразившись от них, расчувствовались. Прокричали «С юбилеем!». Белки прослезились, пожелали всем обрести такую же, как у них, любовь, поцеловались, а потом обошли зал и расцеловали всех Баллардо, включая тех, кто не участвовал в складчине. Джефферсон, натура впечатлительная, и сам чуть не всплакнул.
– В сущности, – сказал он Жильберу, – организованные экскурсии – не такой уж отстой.
Он тоже, к величайшему своему удивлению, получил подарок – от Симоны. Та робко подошла и вложила ему в руку какую-то аптечную упаковку.
– Возьмите, это вам. Я спросила вашего друга, почему вас не было на утренней экскурсии, и он сказал, что вы накануне переутомились. Я уверена, это от печени. Вот, здесь настой черной редьки, принимайте по столовой ложке каждое утро в течение месяца, и вам станет лучше.
Только в девять вечера друзья смогли уединиться у себя в номере – по случаю юбилея ужин затянулся. Джефферсон присел на кровать, достал бумажник, вынул из него сложенный листок и передал его Жильберу.
– Вот, зацени. Это то, что мы нарыли за три дня, – чей-то телефон.
Жильбер сел рядом и задумался.
– Главное дело, я все голову ломаю: чем здесь мог заниматься господин Эдгар? А ты – у тебя есть хоть какие-то догадки?
– Ни единой, – отвечал Джефферсон, и это была чистая правда.
Любовную интрижку они исключили окончательно и бесповоротно. Нет, господин Эдгар не вел двойную жизнь. Может, политика? Но он был простой честный парикмахер, ни к какой партии не принадлежал – или уж очень хорошо это скрывал. Тогда что же? Финансовые аферы? Тоже нет. Ничто в его образе жизни не давало повода для такого предположения. Скромного достатка ему, судя по всему, вполне хватало, жадным до денег он не был. Они додумались даже до наркобизнеса, но само сочетание слов «господин Эдгар» и «наркобизнес» было настолько диким, что они расхохотались. Только представить себе: скромный парикмахер между двумя химическими завивками у себя в «Чик-чик» ведет переговоры с Медельинским картелем! Так что оставались только эти десять цифр, нацарапанных на клочке бумаги, и скрытая за ними непроницаемая тайна.