Не дожидаясь ответа, он вышел и вернулся с двумя большими бокалами и бутылкой красного вина.
– «Шато Лодюк» семьдесят восьмого года, вам должно понравиться. Вот Жан Реми был большим ценителем вин, очень тонким знатоком. Это нас сблизило.
– Когда вы познакомились?
– Еще в университете. Оба историки, специализация – культурное наследие. Мы дружили втроем – он, я и Максим Приер, который почти до конца оставался с ним. Мы были совершенно разными. Жан – отличник, невероятно образованный, прирожденный исследователь, страстно увлеченный наукой. У меня таких способностей не было, зато хватало честолюбия и идей. Через полтора года я бросил учебу, чтобы шататься по свету с рюкзаком за спиной. Жан же закончил университет. Несколько лет спустя он, без гроша за душой, вместе с другими ненормальными скреб камни своего проклятого аббатства на острове Морнезе, а я возглавил предприятие с двумя десятками служащих и ворочал миллионами франков.
– А чем отличался Максим Приер?
– За девками бегал. Считал себя свободным художником. Обаятельный. Карьерист и лицемер.
– Вам он не нравился?
– Нет. Именно он вместе с шурином Жана, Тьерри, его предал. И мы никогда не узнаем, до какой степени.
– Что с ним стало потом?
– Понятия не имею. Шляется, наверное, где-нибудь между Нормандией и Бретанью.
Симон ненадолго задумался и решил, что как только вернется, попытается раскопать все про этого Максима Приера.
– Когда вы с Жаном встретились снова?
Габриель Бордери помедлил, разглядывая вино в бокале на свет.
– М-да… Не выдающийся год. Что скажете?
Симон в этом ничего не понимал.
– Оно… вкусное. Правда, мне не с чем особо сравнивать.
– Вы еще молоды, со временем научитесь. Так вот, как я уже сказал, нас было трое друзей. Позже Жан Реми со мной связался. Они обнищали, были на грани разорения, ему нужны были деньги.
– И вы дали?
Габриель Бордери отпил глоток, несколько секунд подержал вино во рту.
– И все же неплохо идет, после пустыни-то. Правда? Я дал немного денег, чтобы они смогли выкрутиться. Жан Реми не был побирушкой, а я был не благодетелем, я был бизнесменом. Он это знал.
– А «Евробильд»?
– Это отдельная история. Остров был прибежищем бессовестных типов – впрочем, такие есть на любом побережье, где остаются участки под застройку. Пуск парома раздразнил аппетиты, спрос на землю мгновенно вырос. Англичане. Парижане. Нормандцы. Недвижимость дорожала на двадцать процентов каждые полгода. Не осталось ни клочка земли под застройку или на продажу. Акулы сбились в общество «Семитим» и точили зубы на загибавшуюся ассоциацию Жана Реми. В конце концов Жана загнали в угол, надо было продавать участок. Даже его компаньоны, эта шайка лицемеров, объединились против него. Оставалась последняя надежда на то, что на участке нельзя строить, а непригодный для застройки участок ничего не стоил. Но, к величайшему моему изумлению, на плане землепользования он оказался пригодным для застройки. У «Семитим» были большие связи.