Шале не нашелся, что ответить на этот ужасный вопрос; вся решимость его оставила: перед глазами у него уже стоял палач, и слышалось ему, как на долгие века вперед с постыдным звуком падает топор.
– Кончено, мой друг! – вскричал он. – Вы сорвали повязку любви с моих глаз! О! Как я теперь ненавижу этот ужасный заговор!
– Но этого еще недостаточно, граф, чтобы спасти жизнь вам… и вашим друзьям. Что если о заговоре уже известно его преосвященству… подумайте, как ужасно вы себя скомпрометируете! В таком случае надежду на спасение вам даст лишь полное и чистосердечное признание.
– Что это вы вздумали, Валансе! Уж не хотите ли вы, чтобы я сделался доносчиком?
– Доносчик большей частью клевещет, вы же лишь откроете истину! К тому же, стоит ли вам так бояться этого признания? Какая опасность может угрожать королеве или принцам крови? Король, возможно, немного рассердится, сделает выговор, тем дело и кончится. Имена же других заговорщиков вы можете скрыть. Пойдемте же немедленно к его преосвященству; боюсь, завтра рассчитывать на помилование вам будет уже поздно…
Сказав это, командор де Валансе повлек графа де Шале в малый Люксембургский дворец[26].
* * *
Кардинал находился в это время один в своем кабинете. При докладе о графе де Шале на лице его отразились удивление и гнев.
Но выражение это было мимолетным, и не успел привратник произнести имя второго посетителя, как Ришелье ответил: «Пусть войдут!»
Они вошли. При виде кардинала, сидевшего в широком кресле с закрытыми глазами и сложенными на коленях руками, граф де Шале почувствовал глубокое раскаяние в том, что он уже сделал… и в том, что собирался сделать.
Ему показалось, что он находится пред спящим львом… которого будить не следует.
Но лев вовсе не спал. По своему обыкновению, он предавался размышлениям, давая таким образом время и посетителям собраться с духом пред началом разговора.
Внезапно он открыл глаза и, подняв голову, едва заметно кивнул в ответ на почтительные поклоны.
– Что вам, господа? – спросил он.
– Перед вами, монсеньор, тронутое раскаянием сердце, которое явилось пред ваши очи признать свою вину в надежде, что вы, по своему беспредельному великодушию, простите его…
Столь унизительная просьба командора де Валансе не слишком-то понравилась графу. Анри де Шале покраснел; вся кровь в нем закипела, и он гордо поднял голову.
– Монсеньор, – произнес он звонким голосом, – дружеское расположение ко мне командора де Валансе несколько его увлекает; действительно, я раскаиваюсь, что в минуту заблуждения вступил в заговор против вашего преосвященства… доказательством чему в полной мере служит мой приход сюда… Но если я пожелал чистосердечным признанием исправить свою ошибку, то в том лишь убеждении, что это признание не припишет мне ничего недостойного. Тут дело взаимное. Я, граф де Шале, благородно укажу вам на ту пропасть, которую я вырыл под вашими ногами; вы же, кардинал де Ришелье, благополучно обойдя ее, надеюсь, будете благодарны великодушному врагу, не позволившему вам в нее упасть.