Жуан его уже более не слушал. У него больше не оставалось сомнений, что нападения, совершенные на «Золотую колесницу» и особняк господина де Ферье, были учинены одной и той же шайкой разбойников.
– Он, должно быть, там! – вскричал паж.
И он вознамерился предпринять столь же трудное нисхождение с лестницы, каким было восхождение, но вдруг остановился – а вместе с ним и солдаты – услышав стоны, доносившиеся с последнего этажа.
То стонали мадам Латапи и ее подмастерье Рике. Во время битвы почтенная торговка спряталась под одеяло, прося всех святых прийти на помощь ее жильцам; по окончании же сражения она решилась впустить к себе Рике, который, добравшись до ее дверей, умолял хозяйку приютить его, и теперь оба, несколько успокоенные, они вознамерились выйти, дабы удостовериться в своей безопасности.
Поднявшись к госпоже Латапи, Жуан забросал ее вопросами, но она ничего не знала и ничего не слышала; подмастерье же, который знал и видел больше нее, счел за лучшее промолчать. Поняв, что он лишь теряет время даром, Жуан поспешил удалиться.
С помощью солдата, освещавшего ему дорогу, он протолкался сквозь собравшуюся толпу народа и вошел в особняк.
Первым, кого он встретил в сенях, был Жан Фише, который держал за ухо одного лакея, весьма недовольного тем, что его потревожили во воемя столь сладкого сна.
– Господин маркиз! – радостно вскричал толстяк-нормандец. – Каким случаем?..
– Где твой господин? – оборвал его паж.
– Наверху, монсеньор, у баронессы де Ферье.
– Поди позови его.
– Но…
– Говорят тебе, сходи за ним! Сию же минуту! Я требую… прошу тебя!
Жан Фише побежал…
Минуту спустя он вернулся в сопровождении охотника на негодяев.
– Паскаль, – сказал Жуан де Сагрера, – я убежден, что вас удерживают здесь дорогие вам интересы. Но время так дорого, что я даже не стану спрашивать вас о событиях сегодняшней ночи… а скажу прямо: Паскаль, граф де Шале в опасности… в большой опасности… готовы ли вы помочь мне попытаться его спасти?
– Пойдемте! – не колеблясь отвечал Паскаль. – Ты же останься здесь! – прибавил он, обращаясь в Жану, намеревавшемуся последовать за своим господином.
На лице старого слуги отразилась печаль – хозяин без него спешил навстречу новым приключениям, – но он повиновался.
– Скажешь мадам баронессе, – продолжал Паскаль, – что если я и ушел таким образом… не пожав ей даже руки… то мне так повелевает мой долг.
Его долг! Действительно, самое меньшее, что он мог теперь сделать, так это повиноваться своему долгу, после того как столько времени повиновался одной лишь любви! Но было уже слишком поздно. Зло было уже непоправимо.