И при этой столь мало утешительной мысли д’Агильон прикусил себе губу, чтобы удержать слезу, готовую скатиться с его ресниц. У него была мать, которую он обожал, и ему тяжело было умирать, не простившись с ней.
Но Бальбедор, гораздо более беспечный, возможно, потому, что ему нечего было терять в этом мире, приосанился, чтобы придать себе еще больше бодрости.
– Премного благодарны! – вскричал он дерзким тоном. – Премного благодарны, господин Жан Фарин! А! Господа ларошельцы, друзья англичан, пираты… потому что вы не кто иные, как разбойники, несмотря на ваши гордые чувства… вы, грабители кораблей… под каким бы они ни ходили флагом… и ваша страстная любовь к свободе объясняется любовью к грабежу… и вы ненавидите кардинала только за то, что он задумал подрезать вам когти, сознайтесь! А! Так вы намерены похитить его преосвященство? А пока перерезать горло всем друзьям господина де Лафемаса? Что ж, режьте же нас! Ха-ха! Что-то вы слишком медлите с нашим угощением, не так ли, д’Агильон?
– Да, – мрачным тоном отвечал виконт, – довольно забавляться над нами, убийцы! И чтобы поскорей покончить с нами, я вас всех вызываю против нас двоих! Что вы на это скажете, шевалье?
– Нет, черт возьми, нет! К чему такая поспешность, виконт! Эти господа великодушны… Ха-ха! Воспользуемся же этим! Хотя бы только затем, чтобы уничтожить хоть одну из этих дьявольских шпаг! Надеюсь, однако, что нам не запретят немножко позаигрывать? Любезнейший господин Жан Фарин, скажите по совести, кто из них самый храбрый боец?
– Они все таковы.
– Ну, а кто искуснее?
– Они все одинаково искусны.
– Полноте! Как это досадно! Не с кем и позабавиться… Делайте, как я, д’Агильон! На удачу!
Произнося эти слова, Бальбедор – вероятно, в расчете на то, что стремительность его действия позволит ему избавиться хотя бы от одного противника, – действительно, на удачу, бросился на одного из двенадцати ларошельцев.
Д’Агильон последовал его примеру.
Но Шпаги дьявола врасплох не застанешь. Та, которую атаковал шевалье – она принадлежала Леперку, – тотчас же ответила; Монбрион в отношении виконта поступил так же.
Остальные десять их товарищей встали, по пять человек, с каждой стороны зала. Жан Фарин остался неподвижно стоять на том самом месте, которое он выбрал себе, войдя в комнату, – у буфета. Мэтр Гонен присел в углу зала, на сундук.
На протяжении нескольких минут безмолвие нарушалось лишь звоном клинков да хриплыми возгласами шевалье или виконта.
Господа Леперк и Монбрион дрались молча.
Ах! Прозвище, которое выбрали себе ларошельцы, было вполне заслуженным; судя по всему, то действительно были шпаги дьявола – грозные и неумолимые.