— А скоро? — тихо спросила я у водителя.
Да, я прекрасно понимала, что лучше не лезть под руку с глупыми вопросами, и все-таки не выдержала.
— Скоро, — буркнул он, — как там ваш, живой?
— Дышит, — отозвался с заднего сидения мой босс, и снова потекли бесконечные минуты.
Потом мы резко свернули, и на смену деревьям пришли низенькие дома, тусклые фонари и… Боже, неужели? На одном из зданий поблескивала казенными буквами долгожданная вывеска «Приемное отделение». И наш водитель, спасибо силам, которые его послали Вячеславу Павловичу навстречу в эту ночь, пробасил:
— Ну вот оно. Все, приехали.
Томительное ожидание окончилось, и началась суета. Мы с Вячеславом Павловичем объясняли заспанной женщине, что у нас с человеком плохо, прорываясь сквозь кучу вопросов. Наконец, она пошла будить дежурного врача, и через какое-то время Сашку перебросили на носилки, а врач, мигом проснувшись, озабоченно осмотрел его и бегом побежал в операционную.
— Что, все так плохо? — с ужасом спросила я у женщины.
Та пожала плечами.
— А кто ж тебе пока скажет.
Она окинула взглядом меня и моего босса. И неожиданно предложила:
— Может, чайку вам сделать, пока ждете? Да вы сядьте, может, еще и обойдется…
И тут я поняла, что дело очень серьезно.
— Вы ему кем приходитесь? — спросила она, подавая залитые кипятком пакетики в больших выщербленных чашках.
В нос пахнуло бергамотом. Всегда его терпеть не могла, но теперь делала глоток за глотком в надежде согреться и растопить ту глыбу льда, что застряла где-то в горле. Разбуженная среди ночи женщина предлагает нам чай, смотрит сочувственно — значит, все плохо, очень плохо.
Я взглянула на Вячеслава Павловича с немым вопросом, но тот лишь отвел глаза. Если в машине время шло бесконечно долго, то сейчас оно, кажется, и вовсе остановилось… Минуты тянулись. А может, и не минуты. Сколько прошло времени? Глыба льда, слегка подтопленная чаем, заворочалась в горле и треснула. Странно горячие слезы обожгли уголки глаз, проложили две дорожки по щекам и собрались под подбородком в одну дрожащую каплю.
— Больше никогда, никогда и ни за что, — сдавленно выговорила я, и не стала уточнять, что «никогда» и что «ни за что».
Мир расплылся мутными кругами, и я поняла, больше уже не могу. Потому что все. Край. Уткнулась носом в крепкое мужское плечо и расплакалась.
— Ну, Вероника, вы что, — сильные теплые руки обхватили меня, покачивая как ребенка, — тише, тише…
Кажется, он растерялся. Странно устроены мужчины. Почему-то вид плачущей меня перепугал его больше, чем чуть живой друг детства.