Я выбралась из автобуса и побрела по улице, машинально разглядывая вывески и витрины. А что, куда теперь торопиться. Свернула в переулок, вошла во двор и застыла. Слишком уж знакомый автомобиль был припаркован возле моего подъезда. Я зашагала вперед, едва сдерживаясь, чтоб не припустить во весь опор.
Вячеслав Павлович вышел из машины. Темные короткие волосы влажно блестели на висках, спина белоснежной рубашки чуть смялась.
— Ну наконец-то. Долго же пришлось ждать.
Надо же! Он ждал! Только почему-то решил не ставить меня в известность.
— А почему вы не позвонили?
— Рядом могли быть твои родители, — пожал он плечами. — Насколько я понял, ты решила их не посвящать в подробности…
В подробности чего? Мы застыли возле машины в двух шагах от подъезда. Разговаривать прямо здесь? Вряд ли стоит. Старушки на лавочке — две покрупнее, одна помельче — уже смотрели на нас внимательно, готовые услышать и увидеть всё.
— Давайте, поднимемся? — шепотом предложила я. — Не возражаете?
Вячеслав Павлович не возражал, и мы последовали к подъезду, под перекрестными взглядами все тех же старушек поднялись по ступенькам, открыли обшарпанную дверь и нырнули в гулкое подъездное нутро. Почему-то в старых, давно обжитых домах всегда пахнет одинаково и вполне узнаваемо: едой и пылью. Вот только сейчас в привычные запахи вкралась чужая горьковатая нотка дорогого парфюма. Наверняка Вячеслав Павлович к такому не привык. Наверняка у него в подъезде витают совсем другие ароматы, а стены не пестрят наскальной живописью малолетних жильцов. Наверняка Вячеслав Павлович сейчас в шоке. Иначе бы он не молчал, таращась мне в спину. А он таращился, потому что его взгляд я чувствовала всей кожей, словно он трогал меня там горячими пальцами. И от этого взгляда позвоночнику было холодно, а щекам ужасно жарко. И воздух сгустился, стал тяжелым и плотным, словно перед грозой. Казалось, еще чуть-чуть, и в нем начнут проскакивать искры.
В лифте нахально сияла свежая надпись: «Катька-дура». Кабинка дернулась и поехала вверх, я вздохнула, повернулась и… напоролась на тот самый взгляд. Пристальный, странный, мужской. Вячеслав Павлович молча смотрел на меня, и от жара, полыхнувшего в глубине его расширившихся зрачков, что-то сместилось в голове, а в животе сладко вспыхнуло. Грянул гром, ударила молния, расколов потрепанный лифт на кусочки. Исчезли запахи, звуки, Катьки-дуры и исцарапанные малолетними вандалами стены. Мы целовались так, словно были разлучены на сто лет, и все эти годы он плавал матросом на корабле, не видя женщин, а я ждала его на берегу, тоскуя в келье монастыря. Он прижимал меня к себе все теснее и теснее, и его рука была все ближе к моей груди, и пуговицы его рубашки впивались в меня, и его тело казалось ужасно горячим, почти обжигало даже сквозь два слоя ткани…