— Господь бог противиться не будет.
— Не в нем дело. Дело в принципах. Я не могу своим искусством, как бы мало оно ни стоило, принимать участие в одурманивании людей.
— По-моему, ты чересчур принципиален.
— Я не узнаю тебя, Матеуш.
— Ну не распишешь ты, распишет кто-нибудь другой. Одурманивать все равно будут, используя для этого каких-нибудь халтурщиков. Если костел хорошо расписать, если ты это сделаешь, так хоть какая-то польза будет, верующие столкнутся с настоящей живописью, возможно, первый и единственный раз в жизни. И если ты так поступишь, то сделаешь больше для излечения человека от дурмана, чем тогда, когда во имя своих принципов откажешься и отдашь костел ярмарочным малярам. Согласен?
— Матеуш, прости, но я тебя не узнаю. Ты о чем?
— Я хочу тебя убедить, что с принципами всяко бывает. Вот ты, браконьерствуя, подстрелил кабана, наплевав на принципы?
— Подожди, Матеуш, — вмешалась Калина. — Ты не прав.
— Возможно. В конце концов это мелочь. Но в вопросе о костеле я, пожалуй, прав. Отказавшись, ты соблюдаешь принципы. Свои, личные. Костел распишет кто-то другой, и ты никак не сможешь помешать одурманиванию там людей. И при этом упустишь возможность протащить контрабандой немного подлинного искусства…
— Я не контрабандист.
— Подожди. Я считаю, что если в твоем распоряжении нет максимальных средств, то ты должен воспользоваться минимальными. Уменьшить зло хоть на малую толику.
— Послушай, Матеуш. Ты говоришь, что и без меня это сделают, значит могу и я… Так?
— Да, так.
— В Освенциме каждый капо так рассуждал. Не я, так кто-то другой. Ничего не изменится, а я упущу возможность. Разве они были правы, эти освенцимские капо?
— Это совсем другое.
— Вовсе нет, мой дорогой, вовсе нет.
— Я думаю, что Борис прав, — сказала Калина. — Он хоть последователен.
— Он просто упрям и влюблен в себя. В свои принципы, в свою принципиальность. Только и всего.
— Ты обижаешь его, Матеуш.
— Не защищай его, Калина.
— Да не ссорьтесь, вы же братья, не ссорьтесь! Пойду принесу еще водки. — Калина немного опьянела. — Матеуш, я тебя прошу, если моя просьба что-то значит для тебя.
— Ты пьяна, Калина. Займись своим делом.
— Хорошо, Матеуш.
Она вышла и долго закрывала дверь за собой, словно выжидая чего-то.
— Слушай, Борис, — продолжал разговор Матеуш, — ведь ты все время терзаешься или возражаешь, или сомневаешься, или восстаешь.
— А ты все понимаешь чересчур буквально и не отличаешь главного от второстепенного, любой мысли, любому слову ты придаешь окончательный смысл. А я… да, согласен, что я неуравновешен. Но это вещи совсем иного порядка. Что получается: одни меня считают лицемером, другие — пьяницей, третьи — пижоном, который губит свой талант. Что бы я ни делал, я не могу слить воедино все эти истины, впрочем, это и не обязательно…