— Соскучился без меня?
— Кто?
— Тарнович.
— Не знаю. Но кажется, это весьма серьезное дело, Борис.
— Еще бы. Речь идет о новых десятках тысяч.
— Я знала, что ты так скажешь.
— Зачем же ты приехала?
— Я все же надеялась.
— А я уже ни на что не надеюсь.
— Мне не хотелось отказаться от попытки помешать тебе совершить очередную глупость. Я думаю, что очень неразумно отказываться от этого предложения, но думаю также, что мне не удастся тебя переубедить.
— Ты права в своем заключении, но ошибаешься относительно причин. Я не буду делать этот памятник не потому, что это устроил Тарнович. В общем-то я груб и примитивен, но все же не настолько глуп, чтобы из-за постельных историй жертвовать самым существенным. Я не буду делать этот памятник, потому что не хочу, чтобы он потом резал мне глаза. Этот памятник ничего не стоит, и я это знаю лучше, чем кто бы то ни было. И я не хочу, чтобы какому-нибудь вандалу выпала честь разрушить его. Я не хочу выставлять его на обозрение, ведь не все люди слепы.
— Подумай о детях.
— Именно о них я и думаю. И не хочу, чтобы им было стыдно за меня. Или еще хуже: чтобы они презирали меня. Качали головой и говорили: «Неужели наш отец соорудил такое чудовище?»
— Ну и лицемер же ты, Борис. Я надеялась, что ты за это время изменился, то есть что-то передумал, отдохнул, осмелел. Ты просто жалкий трус.
Если бы она сказала не это, он ответил бы, вероятно: «Подумаю, посмотрю, сразу не могу решить». А завтра, послезавтра поехал бы в город. Если бы она положила голову ему на колени и спросила: «Ты меня уже совсем не любишь?» — он еще сегодня, сразу поехал бы вместе с ней и всю дорогу смотрел бы со сжатым горлом на ее профиль, положил бы руку на ее колено и был бы счастлив несколько часов.
— Я должен дать тебе пощечину. И дам вот этой левой рукой.
И словно бы желая убедиться, что сможет сделать это, он замахнулся, но Здися успела уклониться, как опытный боксер, какое-то мгновение он смотрел в ее широко раскрытые, недоумевающие глаза, смутился и опустил веки, и тут раздался звук пощечины.
— Вот тебе, хам!
У него потемнело в глазах, затылок пронзила резкая боль. «Я убью ее», — мелькнуло у него в голове, и он очень испугался этой мысли, сжал кулаки, тяжело дыша, потом встал и, шатаясь как пьяный, подошел к окну, оперся локтями о подоконник, ему казалось, что сейчас он потеряет сознание. Он боялся этого, переступал с ноги на ногу и почувствовал, что правое плечо, потом вся рука деревенеют, с этого начинается инфаркт, болезнь пьяниц и художников. «Возможно, я умру, это было бы лучше всего».