И еще Матеуш:
— Что, он останется здесь навсегда?
Нет, не останется, теперь он знает это твердо. Человек должен добывать себе место, а не клянчить его. А если надо убегать, то не старыми, проторенными дорогами, которые вовсе не такие уж и проторенные, всегда, в любом положении нужно мужество или хотя бы смелость, решительность, чтобы не путаться в ногах у других, не лезть в их жизнь, не напоминать беспрестанно о своей персоне, которая всегда будет третьей лишней, не демонстрировать своих сомнений и отчаяния, которые со стороны всегда выглядят омерзительными, отталкивающими. Посторонним ты всегда кажешься немного комедиантом; ведь каждый только к самому себе относится с полной серьезностью, все остальные, даже некогда близкие люди, теперь лишь фон, скорее обременительный, чем необходимый; чувства давней дружбы и привязанности существуют ровно столько, сколько живут в памяти, тогда они даже прекрасны и возвышенны, и человеку с ними хорошо, но как только они перестают радовать в воспоминаниях, когда события начинают требовать от них активности, все старые чувства теряют первоначальный смысл, теряют всякий смысл, становятся балластом, с которым не знаешь что делать, за который надо платить пошлину в виде сочувствия и доброжелательности.
Буковые деревья порыжели. На вырубках роса держится до полудня, олени ревут реже, по ночам клубятся туманы, лето кончилось; летом можно медлить, еще есть время, осень заставляет поторапливаться, каждый сталкивается с этим, хотя не каждый замечает эту очевидность.
— Он, наверное, очень несчастен. — Это Калина.
Нет, она ошибается. Он несчастен не меньше и не больше, чем они, только он — это можно скорее отнести к прошлому — устал, засмотрелся немного, главным образом на себя, у каждого бывают периоды, когда ему хочется полюбоваться самим собой, поправиться себе чем-то, ну хотя бы своей способностью страдать, мнимой силой переживаний.
Матеуш:
— Я иногда думаю, что он таким родился, что такова судьба его поколения.
Калина:
— Ты ведь не намного младше его. Матеуш:
— Но я не калека. А он был калекой задолго до того, как я его покалечил.
— Хочешь успокоить совесть?
— Ты много о нем думаешь. Не нравится мне это.
Так говорят о человеке, еще не презираемом открыто, но уже заслужившем презрение; так бывает всегда, когда хочется идти наперекор времени, вернуться туда, куда еще никто никогда не возвращался, в свое прошлое, которое в памяти становится все лучше и лучше; поэтому стоит только найти нужную дистанцию, пристойное расстояние, которое отделяет человека от того, кем он был, кем мог быть еще вчера, позавчера, перед войной; иногда полезно посмеяться над собой, а это-то не так уж и просто.