— Манусь убежал из тюрьмы! — сказал Матеуш.
— Ах, вот что… — облегченно вздохнула Калина. — Не может этого быть!
— И все же сбежал! — И Матеуш показал клочок газеты с объявлением о розыске; на фотографии Манусь выглядел весьма грозно, и это оправдывало призыв к населению не прятать опасного бандита, который по пути в больницу убил конвоира и сбежал; Калина рассматривала фотографию с любопытством и недоверием; она никак не могла понять, почему Матеуш так взволнован; сбежал Манусь, ну и пусть его ищут, делают облаву, для этого есть власти, то, что Матеуш уже раз помог справиться с Манусем, сейчас не имело никакого значения.
— Смотря для кого, — сказал Матеуш. — Для Мануся это имеет значение. Он сумасшедший, фанатик.
— Ты его боишься? — удивилась Калина.
— Нет, что ты, просто так говорю.
«А Борис боялся бы Мануся», — где-то мелькнуло у Калины, и она улыбнулась своим мыслям.
— Почему ты смеешься?
— Да нет, я совсем не смеюсь.
— Ничего смешного нет. Феликс говорит, что этот Манусь приедет сюда, не простит нам, и Феликс считает, что именно я должен быть начеку, я первый бросился на него, а до этого в следственной тюрьме избил его.
— У тебя ведь есть ружье.
— Есть, конечно.
— Значит, нечего и бояться.
— Я не боюсь.
— И у Бориса есть ружье.
— Ты все о Борисе.
— Нет, вовсе нет. Я о том, что нечего бояться.
Она смеялась над ним, про себя, но определенно смеялась. Она имела право, так как не знала Мануся, о человеке никогда нельзя рассказать всего. Но над Матеушем смеялся также и Борис, смеялся откровенно.
— Чудак ты, — говорил он, — неужели Манусь, если ему удалось сбежать, именно у тебя будет искать убежища! Если его еще не сцапали, то он взял направление туда, куда Макар телят не гонял, прячется в тихих местах, далеко не уйдет, холодно уже, зима на носу, только круглый идиот решится бежать в такую пору…
— Вот именно. Он ведь невменяем.
И Матеуш, уходя в лес, брал с собой ружье.
Раньше он никогда этого не делал, значит, боится Мануся. «В конце концов, у каждого есть свой Манусь», — заключил Борис и перестал удивляться поведению брата.
Вечером Матеуш подолгу не возвращался, и это было на руку Борису; он сидел и писал очередное письмо жене, отличавшееся от всех предыдущих тем, что оно обязательно будет отправлено, так решил Борис.
«Моя дорогая.
Ты надеялась, что я, живя здесь, изменился, продумал кое-что. Так оно и есть. Я думал очень много и в первую очередь о нас с тобой и о том, что я должен делать дальше. Сегодня я сбрил бороду, теперь я могу правой рукой не только причесываться, но даже бриться. Выгляжу я совсем по-другому, можно сказать, что выгляжу совершенно нормальным человеком. Думаю, что мне следует поехать в тот санаторий, там моя рука окончательно придет в норму, теперь я верю в это, а ведь я было думал, что профессор покалечил мне нерв; не убедившись, никогда не следует подозревать человека ни в плохом, ни в хорошем. Я должен закончить свой памятник и даже радуюсь, что удостоен этой чести, ведь это большая удача. Если я примусь за дело, а я уже представляю, как, получится совсем неплохо. Такую возможность упускать нельзя, я чувствую прилив сил, какого у меня давно уже не было.